Поселился он в разграбленной  времяночке у церквушки, что на Болотах ещё при братках.
Просто вышел безветренным осенним  утром из болота, хлюпая  разношенными берцами, раздвинув плотную стену уже пожелтевшей осоки, и прошёл в открытые ворота церковной ограды, тяжело подтягивая одну за другой ноги, улыбаясь и волоча за ствол немаленький дробовик.

Улыбка и добродушие и спасли его.
Он подошёл к доскам, перекинутым через воду на церковный порог, качнул корпусом в сторону пацанов, вытаращившихся на него из притвора, приветствуя, стащил с головы шлем, задрал голову, попятился, упал, перевернулся на живот, не выпуская дробовика из рук, встал, и, глядя на кресты, стал водить рукой со шлемом возле груди, мыча и тяжело вздыхая.

Тупо глазевшая на это явление братва посторонилась, пропуская высокого с худым, обтянутым тёмной кожей лицом человека в распахнутом чёрном плаще.

Взгляд зелёных пронзительных глаз  задержался на  улыбающемся лице пришедшего, скользнул по нескладной перекошенной фигуре в изодранном сталкерском комбезе, на поясе которого пузырились два контейнера для артефактов, снова погрузился в зрачки.

— Забери Конь у него ствол, арты не трожь. Накорми. Ну и приглядывай. Пусть живёт — пахан ещё раз взглянул в безмятежные глаза незваного гостя — тилькы хай шкоды не робыть — и ушёл обратно в церковь.

Невысокий широкоплечий худощавый парень  взял из руки, легко отпустившей оружие, ствол и пошёл в пристройку кинув гостю через плечо «Иди за мной» и пока тот доковылял до домика вскрыл банку тушёнки, отрезал хлеба, достал ложку и поставил еду на деревянный ящик, стоявший у окна, смотревшего на болото.

Гость взял кусок хлеба, стал его жевать, открывая и закрывая рот, неклюже присел, опускаясь спиной по стене, глаза его затуманились, закрылись — он завалился набок и сразу захрапел, выпуская из раскрытого рта слюну.

Конь заглянул в карманы пояса — два артефакта «кровь камня» светились тёплым, живым, мерцающим светом, поддерживая жизнь несчастного.

— Ну дай тебе Бог — подумал Конь и вышел, закрыв снаружи дверь на засов.

На следующее утро, едва успели позавтракать и пили чай, послышались сильные удары. Конь пошёл открывать. Процедура с крещением лба повторилась в точности, только уже без дробовика.

       И с тех пор каждое утро в пять часов Конь был уже на ногах  шёл открывать времянку и с улыбкой смотреть на неизменно начинавшего день с падения и молитвы сталкера.

      Кореша сначала пробовали называть пришедшего зомбарём — надо же было как-то пометить эту нескладную фигуру, но Конь не поддержал и Чингиз, сверкнув зелёным глазом из-под сросшихся бровей не одобрил. Стали говорить просто —«тот».

Конь сводил того в баню, помыл, забрал комбез, оставив пояс с артефактами, и выдал старый кожаный плащ.

Есть сталкер сперва отказывался, но Конь стоял рядом и следил, чтобы котелок с негустым варевом был пуст.

— Давай, давай, лопай — запускай организм — сурово говорил Конь мычащему и кривящемуся сталкеру, который уже стал признавать Коня и улыбался ему по утрам, выходя из времянки.

Через два  дня от прихода того, Конь нашёл за пристройкой испачканное жидким калом место и радостно заулыбался — живой! Он мухой мотнулся к своей нычке, принёс и поместил со словами — «Давай, приходи в сознание!» артефакт «лунный свет» в свободный контейнер на поясе того.

На следующее утро тот улыбнулся Коню, глядя в глаза, промычал «спы-ы-ы-а» и сразу пошёл крестить лоб на место куда раньше приползал после падения.

Тушёнки в тот день тот съел три банки и две краюхи хлеба а к вечеру зашёл в церковь, встал у порога, огляделся и нахмурился. Вид разрушенной и разграбленной церкви неприятно поразил его. Не зная как выразить свои чувства, он присел и содрав кору с нефугованной доски, лежащей на полу, сердито потряс содранным клочком, оглядел собравшихся  и громко с укоризной произнёс: — «Обзёл!».

Пацаны попадали со смеху. Имя пришедшему было найдено.

С утра и до вечера Обзёл трудился не покладая рук — он шатал колья ограды, проверяя их крепление на прочность, открывал и закрывал ворота , задумчиво слушая их скрип; веником, связанным для него Конём из крепких гибких ивовых ветвей, выметал, вздыхая, воду от церкви.

Когда нужно было что-то тяжёлое перенести, поднять или передвинуть — равных ему не было. Силы были в нём немалые и если он нечаянно задевал кого-то, раскачиваясь и косолапо шествуя по своим делам — человек отлетал в сторону как гнилое деревцо.

Пацаны любили потолкаться с ним, но он переталкивал двух человек, ударяющихся в него одновременно с разгону и только третий уравнивал силы — и Обзёл, пятясь улыбался и говорил: «Не так, не так…»

Но больше всего любил Обзёл топить вместе с Конём по пятницам баньку. И с третьей бани таки выпросил у Коня колун и неожиданно точно и лихо наколол дров, а потом ещё и натесал щепы топориком. С тех пор почти весь хозяйственный инструмент перешёл в его владение и  Обзёл отметил своё вступление в права смазав скрипящие ворота.

— Эх ему бы «скальп контролёра» — вот тогда он бы он совсем пришёл в себя, — частенько думал Конь, уже и забывший то время, когда он, отгоняя виновато мычащего Обзёла, срезал лопатой землю за времянкой и выбрасывал её в болото. В выстиранном, починенном своём комбезе, Обзёл теперь выглядел как поддавший чуть более обычного сталкер, непонятно как попавший к бандюкам на малину.

Времена между тем менялись. На сторожевую вышку на другой стороне болота, что возле брошенной рыбацкой деревни отправлялись уже не по двое, а вчетвером. Меньше стало шатающихся без дела, режущихся в карты и горланящих навеселе блатные песни. Конь запретил Обзёлу ходить к воротам. Братки снимали за воротами дёрн и растягивали проволоку на клочке земли от церкви до болот.

Однажды утром Обзёл проснулся затемно раньше обычного и пошёл прямиком в церковь, куда не заглядывал с первого своего там появления, разбудил Коня, и , вытянув рукой в сторону сторожевой вышки забубнил — «там…там…там…».

— Что — «там»? — в плаще с ружьём показался на досках второго этажа, настеленных  над алтарём ,Чингиз.

— Идут..— Обзёл замахал рукой с вытянутым пальцем — там..

Раздался писк. Чингиз достал ПДА, поднёс к уху, постоял, вслушиваясь. Братва проснулась, все ждали…

— Сдёрнули Сторожевую…втихую, волчары! В плащи, пацаны! — Чингиз посмотрел на посуровевших братков, надевающих плащи поверх комбезов (последние три ночи спали не снимая комбезов) и стал подниматься на крышу.

Разбирали гранаты, заряжали отбойники, занимали места; Конь подошёл к Обзёлу

— Молоток, что предупредил, иди в бункер, будь тихо, не высовывайся, кончится тут — приду за тобой — Конь посмотрел вслед уходящемуся и оглядывающемуся Обзёлу, махнул рукой и присодинился к занимающим позицию.

Обзёл зашёл в засыпанный землёй огромны бункер, выложенный в два кирпича слева от церкви, закрыл за собой толстые, дощатые, ещё пахнущие смолой тяжёлой лиственницы двери и сел рядом, оставив зазор между створками, соединёнными цепью.

Утренний сумрак наливался светом, напряжённая струной, тишина звенела тревогой. Обзёлу стало страшно — он решил пойти увидеть Коня, стал подниматься — и вдруг опрокинулся на землю от взрывной волны.

      Четыре ярких красных куста взрыва взметнулись у края болота, грохот ударил по ушам, дёрнулись, звеня цепью двери , Обзёл упал ничком на землю и закрыл голову; у церкви, кроша гранит надгробий и разрывая в волокна доски осколками рвались гранаты, хлопки взрывов взметнули вверх муть и ил болота, автоматные очереди ударили по оконным проёмам, силуэты в грязно голубых комбезах, на ходу меняя рожки одним броском оказались у ограды и залегли между такими-же, но недвижными, окровавленными телами.

И тут из-за надгробий и могильных провалов поднялись фигуры в чёрных плащах.
удары «отбойников» вспучивали за церковной оградой землю  дождём картечи как воду.   

    Перешагивая через упавшие гранитные плиты, не нагибаясь, «плащи» неотвратимо двинулись вперёд; слепые автоматные очереди, не поднимавших голов нападающих, сбили две, три фигуры. Оставшиеся в живых сталкеры в грязно –голубом  бросились обратно. Им вслед, выкашивая осоку ударила картечь.

— Шо всосали? Выносим их робя! — бандиты достали пистолеты, подходя к ограде.

И тут  краем глаза Обзёл увидел незаметно подобравшуюся к церковному кладбищу со стороны мехцеха фигуру в голубом комбезе.

      Сталкер сбросил шлем, рванул ворот комбеза и уперев под мышки прикладами два АКМ поднялся из-за надгробья во весь рост.

— Сюда, суки! Ко мне! — две длинные очереди ударили с фланга по черной цепи «Плащей», оказавшейся на линии огня. Бандиты повалились как кегли. Со звонницы грохнул выстрел, отбросивший сталкера на землю. Тот упал раскинув руки, ниже плеча толчками выбрасывалась кровь.

— Уроем гада! — услышал Обзёл голос Коня — тот и ещё двое оставшихся в живых бросились к сталкеру. Обзёл перевёл взгляд — в руках упавшего была граната с уже выдернутой чекой.

-Кооооооооо! — заорал Обзёл, поднимаясь на четвереньки и вываливаясь из дверей — и тут раздался взрыв — граната разорвалась в воздухе, над головой Обзёла свистнули осколки, выбивая щепу из досок.

Выстрел — сталкер дёрнулся и сполз в ложбину между могил. Всё затихло.

Обзёл бросился к Коню, привалившемуся к столбику ограды.
  — Аптечку…— прохрипел Конь, — аптечку, — Обзёл вспомнил про ящик из которого пацаны доставали снарягу перед боем и зашлёпал по воде в церковь.

Перематывая бинтом грудь друга,  Обзёл увидел Чингиза. Тот, глядя остановившимся взглядом перед собой, шёл как пьяный к краю кладбища. Обзёл достал оба артефакта «кровь камня» и выбросив из контейнеров на поясе Коня пару «медуз», запрыгавших золотыми слитками, стал запихивать артефакты в контейнеры.

— Хватит, — Конь отстранил его руку с «кровью камня», — оставь один себе, мне хватит, — он уселся удобней и, достав ампулу, стал стягивать с левого плеча плащ.

Обзёл огляделся. Земля перед церковью и от ограды до болота была изрыта взрывами и завалена трупами. До ограды лежали «плащи», а от ограды до края болота и в самом болоте — тела в грязно голубых комбезах.

Живых не было.

Чингиз сидел наклонившись, на коленях у него лежала голова сталкера. Лица не было видно и длинные, черные с проседью волосы Чингиза смешались с вороной чернотой его волос.

    Чингиз поднял голову и Обзёл вздрогнул — с Чингизовых колен на него, хищно улыбаясь и упёршись неподвижным взглядом ярких зелёных глаз в небо, смотрел сияющий белизной и молодостью Чингиз.

Лопату! — странно проговорил как пролаял Чингизов голос.

Обзёл принёс лопату и, увидев как неумело копает Чингиз, забрал её у него и стал рыть могилу сам. Он рыл одними руками, махом отрезая и выкидывая влажные пласты чёрной, жирной почвы.

      Когда Обзёл вырыл яму глубиной по грудь. Чингиз остановил его и помог выбраться из могилы. Дальше он докапывал сам.

     Обзёл приволок доски, отпилив два куска от одной из них, бросил их на краю могилы и показал жестами как следует с ними поступить.

    Чингиз постелил две доски на дно, установил, подсыпав, два обрезка в головах и два по бокам и Обзёл подал ему неуклюже осторожно опустившись на колени, тело молодого сталкера.

    Чингиз уложив его в гроб, закрыл двумя досками сверху. Обзёл взялся за лопату — засыпать, но Чингиз остановил его и скрылся в церкви. Скоро он вышел оттуда, держа в руках свою знаменитую вертикалку и, подойдя к краю могилы, бросил ружьё вниз. Обзёл стал засыпать.

— Ты иди в бункер, обратно — не ходи с нами — говорил Конь, глядя в растерянные глаза Обзёла. Не бойся тебя не тронут. Те не придут, не бойся. Придут другие, не тронут тебя. Нам нужно спешить. Я вернусь за тобой, обязательно вернусь — дождись! Дождись!… Понял?

Чингиз запер ошеломлённого кивающего Обзёла в бункере, навесив на двери замок и Обзёл увидел как он, подхватив под мышки Коня уходит в сторону мехдвора.

Прошло пару часов и перед церковью появился отряд в грязно-голубых комбезах. Одна часть отряда, не останавливаясь, ушла к мехдвору, оставшиеся стаскивали трупы, укладывая своих отдельно, бандитов отдельно.

Выстрел — замок лязгнув отлетел и дверь распахнулась — на пороге стоял высокий худощавый сталкер со шрамом; Обзёл поднялся и они уставились друг на друга.

— Ты кто? — спросил сталкер, — дизертир? — и тогда Обзёл, раздираемый противоречивыми чувствами и от полноты впечатлений, просто скрутил кукиш и поднёс его прямо к длинному носу сталкера.

Так Зона дала Обзёлу новое имя...

— Хорошо хоть не Дизертир,— лумал иногда, вспомнив значение слова «дизертир», Кукиш.

Дел при новых хозяевах ему хватало и он по двадцать раз на дню вспоминал Коня, который умудрялся распоряжаться работами по хозяйству так, что все были при деле без напрягов; вспоминал его наваристые похлёбки, консервы и колбасу, которые теперь перепадали Кукишу очень редко.

Правда Шрам запретил трогать его артефакты, но если-бы он изредка не появлялся на часок-другой — быть бы Кукишу без артов.

Визиты Шрама, впрочем становились всё реже, а его вид всё круче. Заскочив последний раз в экзоскелете с какой-то совсем уж чудного вида пушкой он оставил Кукишу арт «лунный свет» блок сигарет и пропал.

Через неделю ушли и бойцы «Чистого Неба»,  оставив в подвале то, что не смогли унести с собой и остался Обзёл один.

День за днём, вспоминая понемногу прошлое, возился Обзёл в церкви, приводя её в порядок.
Скоро я уже пойду к тебе доченька, — частенько бормотал он, — вот только Конь вернётся.

С пригорка, что за церковкой, Обзёл насыпал вокруг фундамента землю и, прорыв траншею, отвёл воду в болото; в самом конце бункера, в подвале решил он устроить нычку и, прорыв землю на метр наткнулся на спрятанные припасы среди которых нашёлся рулон плёнки и даже банки с краской и кисти.

Обзёл зашил все проёмы во времянке ставшими уже ненужными для переходов через воду досками и затянул оконную раму в одной из комнаток с видом на болота полиэтиленовой плёнкой. Там он теперь и жил, вернее спал на ящиках, поверх которых он положил матрац.

Всё остальное время он теперь красил крышу аккуратно, не торопясь, чтоб хватило краски.

     Вскоре у него появились соседи. Перед воротами иногда топтались плоти, которых Обзёл не жаловал за глупость и гонял ивовой хворостиной, а за оградой позади церкви у небольшого озёрца стадо кабанов. Пришлось обнести церковь и кладбище в тех местах, где не было огорожи, тыном.

Вечерком, набрав чёрствого хлеба, насушенного для неизвестных надобностей ещё запасливым Конём и взяв последнюю из трёх разрешённых себе в день сигарет Обзёл выходил к озёрцу потолковать за жизнь с матёрым секачом.

— Вот ты дома, — говорил ему Обзёл, — все твои вона хрюкают, а мне ещё надо Коня дожидаться. Ничего, скоро уже. Обещал Конь!

Кабан смотрел Обзёлу в глаза, моргая белыми ресницами, дёргал головой. Обзёл кидал собеседнику хлеб и закуривал.

Как не ждал, как не выглядывал Обзёл Коня, тот появился неожиданно...

Обзёл красил крышу звонницы, обвязавшись верёвкой и стоя на четвереньках на покатых досках. Вдруг прямо под ним снизу раздался заливистый громкий лай. Обзёл вздрогнул и посмотрел вниз. Задрав голову на  него весело лаял огромный с белыми лапами псевдопёс.

— Ты откуда, барбос? — спросил Обзёл, никогда не встречавший на Болотах собак.

Пёс наклонил голову на бок, Обзёл мог бы поклясться, что он улыбнулся, и бросился со всех лап по дороге, ведущей к сгоревшей даревне.

Сердце у Обзёла ёкнуло и слёзы выступили на глазах. Он выпрямился и стал вглядываться вдаль на дорогу, теряющуюся изгибами среди высоких тополей.

Через время из-за поворота снова выскочил, останавливаясь и оглядываясь пёс а за ним бежал ровным сталкерским бегом невысокий широкоплечий человек. Человек остановился и что-то прокричал Обзёлу махая рукой.

Обзёл заорал нечто невразумительное, залез в звонницу, ударившись головой о загудевший колокол, не помня себя освободился от верёвки, слез с лесницы, загремев с нижних перкладин, бросился из церкви и уже через минуту сжал по-медвежьи, оторвав от земли, выпучившего глаза Коня. Пёс прыгал вокруг них визжа от сопереживания и бросаясь передними лапами.

— Пускай уже, чудо, весь ливер выдавишь — Конь и правда начал переживать за свои рёбра, и Обзёл аккуратно поставил его на почву.
— Живой, чертяка — У Коня улыбка растянулась от уха до уха
— Дык чё нам …
— Дождался, Обзёлище!
— Фёдор…
— Что Фёдор?
— Да просто-Фёдор!
— Фёдор, — повторил Конь, по-новому вглядываясь в ясное лицо друга, — Федя…
— Мужики! — Крикнул он входящим на кладбище со стороны сгоревшей деревни сталкерам, — это Фёдор! Я ж говорил!

Худощавый сутулый и немолодой сталкер первым подошёл к Фёдору, пожав руку длинными цепкими пальцами: — «Здоров будь, Фёдор! Перископ!»

Высоченный мощный сталкер, с пулемётом добродушно протянул Фёдору огромную пятерню — «Трон!» — и оба с удовольствием, признавая равного по силе, пожали крепко руки, засмеялись и хлопнули друг друга по плечу.

— «Сапог!» — молодой, белобрысый парень в хромовых блестящих сапогах, с согнутой пряжкой со свездой на ремне опасливо протянул Коню небольшую ладонь.

Последним подошёл стройный брюнет с тонкими красивыми чертами лица — «Анархист!»

— Смотри, Об.., Федя, что мы тебе с Анархистом подогнали! — Конь достал из контейнера кусок переливающийся радужными яркими цветами непонятного материала, то-ли ткани, то-ли фольги.

— «Скальп контролёра» — а ну Фёдор, давай… — Конь поместил арт в карман на поясе Фёдора и тот почти сразу ощутил в голове лёгкое приятное покалывание.

Раздался лай, через тын сзади церкви перескочил выходивший на разведку пёс, за ним гнался огромный секач с ходу врезавшийся в крепкий тын.

— О! а вот и ужин! — Конь снял с плеча дробовик
— Не мужики! — его не троньте, вон там у болота псевдоплоти стадами ходят, — Фёдор подошёл к тыну, — иди друг отсюда, тебе сюда нельзя больше, иди!— кабан постоял, развернулся и потрусил к озёрцам.

Обустраивались мужики по всему видать всерьёз и надолго. Ходили смотрели где что подправить. Конь уже разделывал псевдоплоть, Анархист разглядывал в бинокль окрестности, Перископ сразу спустился в подвал в бункере и орудовал там лопатой. Сапог выбрал комнату для оружейной и пересматривал и сносил туда оставленные «Чистым небом» запасы. Трон взял дробовик, свистнул Чарли и пошёл прогуляться к рыбацкой деревушке.

Вечерком собрались ужинать. Фёдора не было. Конь зашёл к нему в комнату. Фёдор лежал на своём матраце, повернувшись лицом к стене.

— Так, понятно… — Конь потоптался и вышел.
— Слушай, Перископ, говорил Конь, разделывая псевдоплоть, мы завтра уходим. Дня на четыре. Фёдор ждать уже не может.
— Ну что-ж, чего тянуть, двигайте!

Утром и двинули.

Было уже темно, когда они вышли с поля к первым домам  одноэтажного городка растянувшегося длинными улицами с садами и огородами вдоль небольшой с лиманами и затоками реки.

Конь ориентировался в темноте как кошка. Они подошли к третьей с краю древней хибарке.

Их ждали, ворота уже были распахнуты и высокая тёмная фигура молча отступила в сторону, пропуская их в хату. Они вошли в раскрытые двери, включили тусклую лампочку в маленькой веранде. Хозяин зашёл за ними, закрыв дверь и снял старую телогрейку.

— Привет Конь, здорово Фёдор! — Волосы Чингиза были совсем седые, на дне выцветших глаз затаилась тоска, — раздевайтесь тут, проходите в комнату.

Чингиз прошёл первым и включил свет. Посреди комнаты у дивана стоял накрытый белой скатертью круглый стол. Мясо хлеб, масло, две открытые банки с красной и чёрной икрой, большая миска парящей картошки, соленья — видно было, что для Чингиза эти гости были в радость.

Чингиз подошёл к древнему, самодельному буфету, достал литровый графин охлаждённой водки и блюдце: — Выходи, Абр, не бойся, свои.

Из маленькой боковой комнатки, из под кровати вышел небольшой енот и уставился на гостей чёрными бусинками умных глаз. Чингиз плеснул водки на донышко блюдца, взял кусок мяса и понёс еноту.

— А ему можно? —  Конь с оторопью глядел на происходящее.
— Слышь, Абр, говорят нельзя тебе — Чингиз остановился.

Енот встал, протянув к блюдцу передние лапы.

— Давать? — Чингиз посмотрел на друзей и те первый раз за день засмеялись.
— Ну на, тяпни за встречу — Чингиз поставил блюдечко и енот принялся лакать, придерживая одной лапой край — Конь аж согнулся пополам.
— Тихо, Коняра, я старичок спокойный, нешумный, а ты мне всех соседей побудишь, — улыбнулся Чингиз.

Сидели долго и легли поздно, а уже по серому утру, простившись с Чингизом, двинулись дальше.