Чтоб не скучали тут! Шутка
Три на пять — пятнадцать и ещё пяток
Вот все пальцы, братцы...есть ещё чуток!
Мысли — небораки, вкось да через раз
В пыль те буераки, где я вас растряс.
Ну ещё , конечно, есть одна мысля
Ну да ладно , братцы, эта — опосля!
А хотя...ведь годы спелые идут...
Может ну их -двадцать, может подождут?
Чтоб не скучали тут 2 Шутка-однодонка на 5 кбайт
Ламбада!
— Спустили нам количество голосов в нашем округе, которое как говорится вынь да положь! Жаловаться не велено- сразу к делу и приступим.
По городам, сёлам да деревням, что по трактам стоят, всё уже схвачено — надо в глушь лезть. Озаботьтесь первые выезды сами сделать, лично ознакомиться — проконтролирую! Альберт Борисыч не нужно так улыбаться. Я для Вас лично деревеньку подобрал — называется Рио-де Жанейро. Заодно и сравните.
Выехав из областного центра на рассвете, полуторка вместе с урной, бюллетенями, керосином, спичками, сельдью бочковой, карамельками в ассортименте, водкой, сигаретами «Прима» , ситчиком в изделиях и членами избиркома добралась к обеду до места, где от асфальта грунтовка уходила в синеющий до горизонта лес. В лесу грунтовка пропала. Далее две продавленные в лужах колеи уходили прямо в болото.
—Ўсе вот еты дни дош дужа большой был, вот и плъхая доро;а, да хаты ни дайти ни пулутаркай дайехат! — донеслось из-за кусов.
—Чего?? — высунулся из кабины, Альберт Борисыч.
— А я што говорил! — вышел из зарослей ведя под узду лошадь, запряжённую в телегу, крепкий бородатый старикан в лаптях, онучах и камзоле, — слаб ты, Африкан, против Наинки! Филологи, филологи! А она сразу определила,— никакие не филологи, выборы будут!
— Шут его…вроде и кормил как положено, по всему-то, Латиноамерикан, выходило — филологи едут,— второй старик, помоложе, с ещё не совсем седой головой, вывел из кустов и вторую телегу.
— Здравствуйте, люди добрые! — поклонился первый, давайте перегружайте, чего там у вас, дальше только лошадки вывезут.
— Да тут хоть лошадки, хоть что, — всё равно не проехать, тут и танк загрузнет — с сомнением говорил Альберт Борисыч, прогуливаясь у края болотца.
— Слово нужно знать, особенное, — Латиноамерикан подошёл к огромной сосне, росшей у края, поднял с земли слегу и вставил её в непонятную конструкцию, показавшуюся Альберту Борисычу древесным наростом. Два дюжих ещё старика ухватились за свободный конец и заорав: «Эх, ё.!!» провернули нарост, уперев слегу в землю. Вода в болоте заколыхалась.
Ещё два раза было повторено заклинание — два раза переставлялась и проворачивалась слега — и вот перед телегами, всплывшая из болота, возникла намощенная лиственичной доской дорога.
— Наина, — говорил, подёргивая возжи, оборачиваясь и улыбаясь Альберту Борисовичу, Латиноамерикан, — она из потомственных. Ишшо от Ингвара род ведёт. От скальдов. В дежку глянет — всё увидит. Только она молчит всё больше. Или плюнет в дежку и матом ругается. Потом сердита ходит — месяц не подходи. По молодости туготно-то было — она-ж жена мне…А щас — ничего…
— А Африкан по собачьему говну будущее предсказыват. Тоже редко промашку даёт. Сваво Трезора даже кормит особо. Но разве ж за ним угледишь? Сожрёт чё-нить неадекватное — вот и получается, — дед поднял палец, — впросак!
-О! — старик ткнул плетью в сторону леса, — мотри, Борисыч, кто вас поприветствовать вышел.
У Альберта душа ушла в пятки — метрах в двадцати от дороги, прислонясь к дереву стоял огромный медведь.
— Твой партийный символ, Борисыч! Пойдёшь лапу пожать?
Медведь протянул лапу, замотал башкой и заревел.
— Гони, Латиноамерикан, бля.ь!! Нападёт ведь! — у Альберта стучали зубы.
— Не-е-е-е! Говорю-ж с партейным приветом. Вот он Альбертушко и есть твоя Единая Россия! Что, испужалси?
— Вечером приходи, Михаил Иваныч, не дозрели мы! — заорал Латиноамерикан.
— Это вы и язык зверей понимаете? — пытался взять себя в руки посланец центра, — и по воде, может, тоже ходить умеете?
— Ну раньше хаживали, вона Африкан в гражданскую Сиваш перешёл. А сейчас за ненадобностью-то навыки подрастеряли.
— Так это прям паранормальность какая-то, а летать не пробовал, а Африкан? — Альберт от пережитого возбудился и нервно хихикал.
— Парирую!— заявил Африкан,— разви-ж это паранормальность, нас таких паранормальных у батьки не одна тыща была, а вот Латиноамерикан по молодости точно паранормальным был, а по-моему так и вообще дурковатым — по сто тонн угля за смену рубил!
— Ну то такое движение было. Стахановское! Я тогда в забое и Наинку свою встретил.
— Тоже в шахте работала?
— Не, — улыбнулся дед,— её Кащей в пласту замуровал. Я камень отвалил, глядь пещера, посветил — сидит моя суженая, в дежку смотрит, чё не веришь?
— Чего-ж не верить,— не сдавался Альберт,— всякие чудеса случаются. А вот скажи мне дед, почему деревенька ваша так странно называется — Рио-де-Жанейро?
— Тут тайна! Великая, сокровенная! Не всякому её открыть можно — Латиноамерикан испытующе поглядел в глаза Альберта Борисовича.
— Да ладно тебе, комик, рассказывай.
— Ну мы, как есть арии, прилетели из глыбин космоса, — торжественно начал дед, огладив бороду. И уже не одну тыщу лет на Земле живём, уже и забывать стали кто мы да откуда. Попервах жили В Южной Америке. Золотишко добывали. А потом как понаехало конкистадорьё, перебрались сюда, где поспокойней.
И когда думали где деревушку строить, провели воображаемую, ну навродь меридиана, линию от прежнего места, полиса нашего Рио-де Жанейро через Землю-Матушку прямо на звезду откуда прилетели, и, срубив деревеньку, назвали её аналогичненько, дабы умный, разумея суть сакральную, мог определить откуда мы пришли.
Воцарилась тишина. Альберт думал.
— Погоди, так Земля-ж вращается! Эта ваша ось крутится как цветок в проруби, а учесть вращение вокруг Солнца, так это-ж откуда угодно, получается прилететь могли. Что ты врёшь, дед?
— Вот и мы, значит, сомневаемся и потому, покеда до поры никуда не летим — тут сидим! — и Латиноамерикан с Африканом заржали так, что лошади шарахнулись.
— Ты извини, мил человек, — вытирал глаза, отсмеявшись Латиноамерикан,— пошуткувал я.
Это ещё на самые первые выборы приезжали лысые в малиновых спинжаках с золотыми цепями. Всего нам насулили. Будете, сказали, как сыр в масле кататься, малиновые спинжаки и цепуры золотые носить и деревенька ваша будет — город чудесный и переименуем мы её в Рио-де-Жанейро. Мы проголосовали — они уехали. Но только то и сделали из обещаного, что переименовали деревню. Теперь как кто едет — сразу к нам. Соседи, правда завидуют. Вы как были, гутарят, Медвежий Угол — так им и остались.
Смеркалось, но странное дело — от Латиноамерикана с Африканом стал исходить сначала еле заметный, а потом и явственно видный свет и пошедшая в гору дорога с обочинами была видна как на ладони.
Светилась и сама деревушка в которую въехали две телеги, остановившиеся возле местного клуба. Из открытых дверей высыпал народ, стали разгружать подводы. Альберт Борисович с членами комиссии прошли в зал, поднялись в президиум и расселись за столом, накрытым кумачом, поставив на краю подиума избирательную урну.
Балалаешники грянули гимн, народ уселся и собрание началось.
— Позвольте мне ознакомить вас с предвыборной программой — Альберт Борисович положив перед собой брошюрку, перевернул первый лист.
— Эт ты размахнулся, Борисыч,— заорал из первого ряда Латиноамерикан, сидевший рядом с высокой, под стать ему годами, женой, сверлившей Альберта Борисовича тяжёлым взлядом чёрных глаз, — тебе на речь — полкилобайта!
Минуту говорил Альберт Борисович — пятьсот байт! — закричало собрание- пятьсот десять, пятьсот одиннадцать!! Lambada!!!! Chorando se foi quem un dia so me fez chorar!!!
Позади Борисыча, грянула как хрустальная ваза о мраморный пол, рассыпавшаяся на тысячи сверкающих осколков музыка. Он обернулся — молодцы в сомбреро наяривали на конго, маракасах, алагозах и прочих бандолинах.
Прямо перед ним Наина, перекинувшись в страстную бразильянку, сверкающая наготой промеж перьев, явно не гусиных, двинулась в танце к урне, размахивая на манер веера бюллетенем.
За ней в белых брюках с кистями, крепко ухватив крутящиеся Андами бёдра, встряхивал чёрной гривой молодец, напоминающий Латиноамерикана.
За ним в неудержимом потоке ламбады двигаясь в роскошных байанас или вообще без оных вперёд и отступая, размахивали бюллетенями остальные Рио-де-Жанейрцы.
Альберту Борисычу стало дурно и он сполз на пол с широко открытыми глазами.
…Ну вот, Африкан! Поехали наши гости, — говорил дед Латиноамерикан, стоя на краю болота и глядя вслед подпрыгивающей на грунтовке полуторке.
— И мятой скатертью дорога! Набрешут с три короба, уедут и поминай как звали. И дорогу-то заасфальтируют и газ-метан к нам в болота проведут, и воду какую хошь в избу, и технику в кредит — язык-то без костей.
— Ага, щас, заасфальтируют они! — мужуки переглянулись и заржали.
— Да-а-а, вздохнул Латиноамерикан, вытирая слёзы,— фантастика!
Чтоб не скучали тут 3. Mmorpg
Блаженны переводящие стрелки часов, ибо думают, что им подвластно время.
Блаженны растлевающие совершеннолетних, ибо нет на них статьи в УПК.
Но отвлечёмся от проходящего и подарим друг другу минуту веселья.
Вот и Благороднейший дон Макар Лиманческий решил взбодрить. И, ничтоже сумняшеся, задал походчанам первым абзацем маленький квестик. На размин души.
Ну все тут они под вымышленными (надеюсь, мыши меня простят) именами.
Кроме красотки Ли (автор прозы Ли Гадость). Ну и узнаётся, конечно, сам дед Макар, коего представлять — только буквы переводить.
«Последняя волна, высотой в добрые сто локтей, таки ухватила своим пенным языком драккар и неумолимо потащила на грозные зубы скал.
Осталось последнее средство. Друид вынес на палубу образ Одина в золотом окладе. Помощник-капеллан умело взрезал горло ритуальной утке и окропил кровью рубины, богато усыпавшие икону. Викинги стащили с голов шлемы и вразнобой затянули "Отче наш Одноглазый, иже еси на небеси...", истово осеняя себя пятипалой пентаграммой. Вот только шкипер — то ли в панике, то ли в помутнении рассудка, начал движение руки от Хога, мужского начала, да еще и выставив средний палец из пучки — а это уже было полуеретическое общения с младшим, гонимым сыном Божьим — Локи, для молитв о победе в любви или каком другом хитром начинании. И это, видать, ох как не понравилось Одину — гарпун молнии рассек свинцовые тучи и с шипением ударил в воду рядом с судном...»
— Сохраняемся!— заорал шкипер то ли в панике, то ли в помутнении рассудка.
Друид кинувшись к форштевню, залепил подзатыльника драккхеадине.
Весь мир застыл. Гарпун молнии, соединив свинцовые тучи с волнами, шипел. Из воды к небу поднимался пар, из туч капал свинец. На небе выступили курсивом в Times New Roman — «all».
— Йеххху!— с добрых ста футов покатился вниз ножом открывашки (inside view) акулий плавник.
— Палится рыбко,— капеллан вытянул руку с указующим перстом, украшенным перстнем эдической силы.
— Не, это она не палится. Она, внезапно, — активный персонаж, — друид оценивающе цыкнул скозь зубы. Слюной за борт.
— И довлеет психологически. Не на тех напала: Локи! Лей ворвань за борт,— худой с горящими глазами, раскрашенный как пасхальное яечко друид был категоричен.
— Дык лить или ворванить? — красивый, невысокий и нехудой человек недоумённо уставился на друида, пряча в углугуб (у него были полные угловатые губы) усмешку.
— Лей, сын ётуна, харэ ворванить, безграмотность нордическая.
— И это говорит! Мне! Жрец! Древний! Галльский! Не знающий семантики слова «довлеть»…— Локи, приняв образ медведя, ворчал, косолапя к борту с бочкой ворвани, неуклюже лавируя между застывших неписей викингообразного вида.
— Надо определиться, осмотреться, — шкипер прикурил от молнии, перегнувшись за борт.
— Один, понимаешь! Постап уже нам впадло юзать! «Последняя волна, последнее средство»…
— Крайнее! — заорал шкипер, задрав голову, — редить твои дреды!
— Ну, мужики, — обратился он к действующим лицам, — значит норманнская тема пошла.
— У кого какие соображения по миссии? Кстати, я что-то не вижу Ли.
— Наверно, сопливых из садика забирает, скоро объявится, — капеллан чпокнул пробкой и добряче хильнул эллексира теологии.
— Мои соображения: мы должны нести в эту терру свет и тепло веры. На факелах и кострах инквизиции, пожалуй. Вразумлять и наполнять смыслом и любовью. Строить храмы и копать капища. Насаждать рощи и книгопечатание. Что-нибудь сработает.
— Если уже замутить цивилизацию, то нет ничего надёжнее торговли, — Локи отвернулся от акулы, ухватившейся за бушприт и жадно хватающей посиневшими жабрами, забитыми ворванью воздух.
— Тебе бы только с хабаром мотаться, — скривил губы друид, — о душе думать надо!
— Мне ваши понты плоскопараллельно! — Локки сделал лунную дорожку и жест Джексона,— если огуглить всё, что ты собираешься и соберёшься сказать то выйдет в итоге: «…ближе познакомившись с друидами, Плиний пришел к заключению, что их хваленые знания представляют собой не более чем сплетение невежественных суеверий.»
— А торговля… Вот ви хочите без торговли? А ваша жена захочет трусов! Ви, конечно, можите ей говорить, что это такие жидовские видумки. Но! Их жи придумали не на голом месте! Я таки извиняюсь за сказать.
— Локи, ты уж определись с национальностью, — шкипер поглядывал на спорящих, не зная к чему склониться.
— И что — ваша жена перестанет хотеть трусы? Дайте мне на неё посмотреть — и, может быть, я сам у неё поинтересуюсь!
— Ну, торговля, это хорошо, — согласился капеллан, — индульгенции опять же, но главное — церковь.
— Душа, — стукнул посохом друид.
— Прогресс, — не сдавался Локи.
— Ану-ка погодьте, — Шкипер вглядывался вдаль, щуря глаза.
Чёрная точка в небе быстро приближалась, увеличиваясь в размерах и вот на драконью голову, на нос уселся огромный ворон с блестящей флешкой в клюве.
— Рекомендую,— сделал жест рукой в сторону прилетельца Локи, — Хугин. Из асов. Протославянин, короче. Ворон. Хтонический, цуко, персонаж. В свободное от пожирания падали время соединяет землю с небом. Непыльная работёнка.
— Олицетворяет дохерищща чего. Тырит тупо и незатейливо — как талоны компостирует, без всякого удовольствия. Трикстер, хуле.
— Давай сюда,— Локи протянул руку к клюву.
Ворон вспрыгнул, взмахнув крыльями, повыше, хитро поглядывая на Локи.
— Так, заход не удался, ща повторим, — Локи принял позу и стал декламировать:
— И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты — иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, —
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, — я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: — тут Локки сделал приглашающий жест.
Ворон молча, явно издеваясь над декламатором постучал флешкой дракону по темени.
— Падаль будешь?— Локки поднял утку.
— Да! — заорал ворон.
— Невермор!! — Локки поймал выпавшую флешку, — с чего ты взял?! Разве дано тебе знать будущее, сын хуртовыны?
— Лови, — Локки кинул флешку шкиперу.
Тот вставил флешку в образ Одина и прбежал пальцами по окладу. Образ зарябило. Проявилась глазастая лысина в повязке.
— Ну чего! С прибытием на первую локацию. Ща получите перчатку. Дальше по обстоятельствам, — образ потух.
Шкипер взял подзорную трубу и уставился на берег с высоты застывшей в добрых сто локтей волны.
— Ну чего там? — народ столпился вокруг.
— Авоттоннная! Уложила сопливых значит…
— Ли?
— Конечно. Дедушки больше любят внучек чем…
— Внуков,— перебил Локи,— особенно чужих внучек, — он достал свою трубу.
— Боадицея, понимаешь. С косичками. В клетчатой красной юбочке. С косметичкой и арбалетом. Прокачанным — ишь светится. Неписей возле неё туча. В лаптях, с дрекольем, некоторые тоже уже в юбках, — комментировал Локи.
— Фигня мужуки, пробьёмсу. Готовься к высадке! Снимай паузу! — отдал команду шкипер.
Друид стукнул голову дракона и всё снова пришло в движение.
Волна понеслась на зубы, становясь всё выше и выше. Фигурка Боадицеи среди аборигенов стала видна уже невооружённым взглядом. Выше поднималась волна — и вот за высоким скальным берегом показалось поле по которому поднимались на скалу на помощь иконе стиля шеренги хмурых, юбкастых до колен воинов.
Ещё выше поднимался «пенный язык», ещё больше воинов, сбитых в плотные ряды открывались взору.
-А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-аа! — заорали миссионеры, размахивая инвентарём.
Волна, увенчанная драккаром, рухнула на скалы.
Но это уже совсем другая история.
Чтоб не скучали тут 4. Сталкер. Экспансия
Прива, Кордильерос!
Вопщем у нас на Чернильнице…хотя «у нас» — это эвфемизм, правильнее всё-таки — у Ежа, Тумановского (сталкеры знают), последнее время побурливает, скрещиваются перья, лопаются чернильные пузыри.
А на этот раз запустил свой пропельдер Карлсон. Ща все утираются а дед шурует тряпкой и бурчит.
— А чё, спрашивается теперь бурчать? — раньше бурчать надо было. Эти две полоски уже просто так тряпкой не сотрёшь! Ну, тут, есессно, прибежал енот, и по енотскому обыкновению — извлёк!
Для себя — малую пользу а для вас, очень сподиваюсь, минутку удовольствия!
Ч-ррррр!
Сталкер. Экспансия.
Шёл третий Нибируанский день с момента старта. Пирамида, забрав груз и выполнив зАговорные мероприятия вышла за пределы Солнечной системы.
Экипаж, покормив и осеменив захваченных аборигенских самок собрался на отдых в кают компании.
Кто, сообразно своему виду и дислокации, забрался под корягу, кто залип на переборке; сцинк-стюард, высунув для пущей старательности, широкий синий язык, загрузил мерный банковский слиток золота в распылитель и, достав из мельницы контейнер с порошком, стал выводить на наске — ну так по-нибируански нюхательный стол называется — фигурки, запускающие у нюхающего ассоциативный ряд, формирующий область сдвига сознания.
— Что это командира не видать? — протелепатил тихонько зелёный геккон, впервые участвовавший в экспедиции.
Из обрывков мыслей серых — бывалых уже в походах — зелёный так ничего и не понял, хотя основной посыл уловил.
Отворился шлюз в апартаменты секонда. Бывалый варан вышел нетвёрдой походкой, корректируясь хвостом, подошёл к наске, занюхал обезьяну, взял у стюарда мухинского со 167 граммами и опустил в него кончик раздвоенного языка.
— Повзрослели аборигены, однако, — прошипел секонд притихшей компании,— тут местные такую тему подкинули, — завоевание Америки, если сравнивать — так, для школоты.
Забренчала кифара https://www.mp3poisk.me/search/
и в сторону поехала капитанская дверь.
Огромный черный рептилоид явился в блестящем атомарном облаке распылённого аурума, потирая позолоченные ноздревые отверстия.
— Вот ты где!— обратился он к секонду, не обращая внимания на вжавшихся в мебель соплеменников, — хоть, цуко, возвращайся назад и ищи этого гадского Сяка.
— Прикинь: на молоковозе у фермы поймать маслину! Хардкор, мля! Показал бы я ему хардкор! Хер пойми откуда всё брать! Водички, говорит принеси, горло пересохло! Где я ему водички на Кордоне искать буду?
— Слушай, секонд, переводи режим релятивации на хардкор этот самый. Как для ветерана. Хочу шоб как в реале! Так-то я воду быстро почую.
— Дык, Сахаров мессагу кинул — выброс скоро. Нельзя до харкора релятивироваться. Опасно! — секонд расширил зрачки.
— Выброса бояться — до Бара не дойдёшь. Добежим до схованки, не ссы, секонд! — кэп подошёл к распылителю и вдохнул так, что аж зоб пожелтел.
— Ага, — добежишь ты у Сяка. В Зоне не бегают, Зона не стадион, — шипнул секонд, оглядываясь на экипаж. Рептилоиды, почуяв надвигающуюся неизвестную опасность, затрещали чешуёй.
— Ты мне тут Сигурни Вьювер не включай. Баб в Зоне не будет! И отмычек своих приструни! — диафрагма на бедре командора стала раздвигаться, обнажая сверкнувший зелёным висяк.
— В холодце держал, — смекнул штурман.
— Не замай, не замай меня, я без волыны! Не шмаляй, начальник, — он бросился к пульту, передвигая ползун восприятия на максимум.
Командор обвёл всех мутным жёлтым драконьим глазом и скрылся в рубке.
— Закидается аурумом, цуко, золото в мозги стукнет — и творит потом чудеса. Проверить спасательные шлюпы! В темпе! Сахаров врать не будет, — прошипел секонд.
Ночь снова почернела, отгремев и отцветя багрянцем выброса. Двое сталкеров вылезли из схованки, стремясь успеть до утра пройти остаток пути на Бар.
— Смотри Дикобраз, — невысокий полноватый сталкер с бородкой задрал голову к небу, — вон звезда вспыхнула и падает,— загадывай желание!
— Не, чё желанье переводить! Я у Монолита лучше! Надёжней будет,— высокий спутник затряс взъерошенной головой.
Послышался треск и прямо перед сталкерами разорвался, обдав волной озона, клубящийся светом портал и из него как из мешка полился золотой поток — слитки, монеты, изделия, зубы, потроха микросхем, ордена, самородки, намытый песок.
Сталкеры отбежали в сторону — чтобы их не завалило этой плотью и потрохами Маммоны.
Енот посмотрел на Дикобраза — тот уставился на сокровища остановившимся, разгоравшимся взглядом, под иглами щетины ходили желваками скулы.
— Проверяет, — сплюнул сталкер, — на вшивость проверяет! Не напроверялась! Верни брата, сука! — заорал Дикобраз, сорвав с плеча ксюху и всаживая рожок одной очередью в дыру портала.
— Ну, почалось в колхозе утро… — псевдогигант, коротавший ночь у костерка за холмом, поднялся, услышав автоматную очередь, отряхивая складки кожи на коленях.
— Хардкор, хуле! NLC7, слава Сяку! Пойти что-ль закинуться кем-нить на брудершафт, — бормотал мутант, топая к лесочку из которого ужо скакали на него ощерившиеся, голодные снорки.
Чтоб не скучали тут 5. Который?
Донье Эужинии и Красотке Ли
С поклоном до небес,
от енота
Ночь черно-бурой лисицей
небо укроет хвостом.
Спи, моя девочка, пусть тебе снится
то что случится потом.
Пусть тебя снятся те, кто достоин
сжечь тебя страсти огнём.
Кто это будет? Огненный воин?
Рыцарь крылатый с копьём?
Чья первой ночью пояс развяжет
перед альковом рука?
Пусть тебе сердце правду подскажет...
Спи моя радость пока.
Зажглась первая звезда и войска стали готовиться к ночному привалу перед выходом на равнину к обречённому городу.
В просторном шатре маршала собрался совет. И убелённые сединами генералы и молодые офицеры старались выглядеть молодцевато и значительно — на совете, вопреки обыкновению, присутствовала женщина — недавно прибывшая ко двору, сверкавшая юной необыкновенной для северного королевства красотой, испанка.
Незамужние красавицы, решив, что прелестница с Каталонских гор прибыла за мужем, приняли её холодно, что впрочем не мешало молодым людям окружить её всем, возможным приличиями вниманием. Да и дамы в возрасте заискивали перед знатной маркизой, чью голубую кровь почтил сам кайзер, поцеловав, спустившись с трона, волшебную ручку прямо в прозрачную голубую венку на запястье.
К армии она явилась в свите принца, за два дневных перехода до города к которому двигалось многочисленное воинство. Города, расположенного между двумя горными отрогами и закрывавшего путь к столице соседнего государства, что сделалось из туманных соображений высшей политики враждебным.
Вполголоса вельможи переговаривались, что старый кайзер, погружённый в глубины мистики Великим Магистром потерявшего свою прежнюю силу Тевтонского ордена, послал войско к дерзким сарматам, чтобы отомстить былые обиды и вернуть утраченные реликвии. Однако золото, стучавшее в их кошелях, земли обещанные на востоке и воспетая всеми бардами красота польских красавиц оказались вполне достаточными причинами для похода, чтобы не вспоминать о других.
Однако,если говорить о женской красоте, то и сами барды, находившиеся при войске утверждали что красоты, подобной красоте испанки им не приходилось видеть ни в Германии, ни в Полонии, ни в Испании, ни в иных землях; и вряд ли есть кто-нибудь совершеннее её.
И что все представления о возможной силе чувственной красоты женской, воплощённые в течении семи лет Лоренцо Бернини в церкви Санта-Мария-делла-Витториа, не стоят одной улыбки губ юной маркизы, украшенных поистине дьявольской родинкой. Букет благоухающей ангельской невинности и чистоты в сосуде, мерцающем гибелью ада.
Сам принц Виттельсбах, помогая сойти маркизе с коня, пошутил, что это скорее он находится в её свите, хотя и предпочёл бы подать ей руку у алтаря.
Офицеры, понимавшие, что их достоинства вряд ли задержат на себе взгляд очаровательной гостьи и чувствуя себя обойдёнными судьбой, стали роптать о недопустимости нахождения столь очаровательного существа в военном лагере в те часы, когда все мысли должны быть сосредоточены на безупречном исполнении воинского дела.
Однако во время приёма даного маршалом по случаю прибытия принца, произошло событие заставившее умолкнуть даже самые злые языки.
Блестящая свитская молодёжь, желая блеснуть перед маркизой воинским искусством, устроила состязание в меткости стрельбы и пустые бутылки выпитого за обедом шампанского разлетались от выстрелов с дуэльного расстояния.
— Браво, господа! — маркиза хлопала в ладоши и радовалось меткости стрелков,— позвольте мне! Покажите как это нужно…
Принц, сам превосходный стрелок, принимавший в молодости, несмотря на недовольства старика отца, участие в дуэлях, зарядил пулю и вручил пистолет маркизе.
— Не переживайте за нашу валькирию, господа, — обратился он к окружавшим,— маркиза за двое суток в седле не раз удивляла своих поклонников силой и ловкостью, — немного согните руку, маркиза, вот так, — он, приобняв девушку, придал её руке и плечу правильное положение, — будьте готовы к сильной отдаче!
Маркиза, закусив губку, зажмурила глаза и потянула пальцем крючок. Ходивший ходуном в тонкой руке тяжёлый рейтарский пистолет выстрелил — бутылка разлетелась вдребезги.
Поднялся неописуемый восторг, — богиня! Артемида!— кричали офицеры, — Вам достаточно было просто ей приказать!
Виттельсбах, неотрывно наблюдавший за лицом маркизы во время выстрела, отнёс очередную бутылку ещё на десять шагов далее.
Вернувшись, он вогнал пулю, закрыл глаза и, согнув правую руку и поддерживая её в локте, выстрелил. Бутылка разбилась.
Наблюдавшие захлопали в ладони, крича,— «Браво!»
— Такого выстрела, Ваше высочество, мне видеть ещё не приходилось, браво! — маршал, наблюдавший за состязанием трижды хлопнул в ладони, переложив трость под мышку.
— И я хочу! Дайте мне! Ну пожалуйста! Корнет,— маркиза оглянулась на молоденького миньона из приближённых принца, — поставьте, пожалуйста, бутылку.
Вспыхнувший от восторга корнет схватил со стола неоткупоренную бутылку и, побежав к месту где стояла поражённая принцем цель, установил её на барабан.
Маркиза взяла пистолет и сама ловко и быстро зарядила его.
— Он очень тяжёлый, господа, — улыбнулась валькирия,— очень! Очень, очень! Мне, конечно, трудно будет держать его одной рукой и целиться. Позвольте я так, — она закрыла глаза, повернулась боком, подняла руку и, быстро опустила её, прервав движение выстрелом. Бутылка покачнулась, и, шипя в наступившей тишине, ввысь взметнулась струя шампанского.
Теперь, сидя с ногами в удобном кресле, прекрасная испанка задумчиво блуждала взглядом по лицам участвовавших в совете генералов, требовавших немедленного выхода на равнину, наступления и осады города.
— Господа, я и сам не хочу заставлять ждать наших доблестных поляков,— маршал поднялся из-за стола, заканчивая обсуждение диспозиции, — но Великий Магистр просил дождаться ландкомтура ордена. Он должен прибыть сегодня. По распоряжению Магистра отряд ордена первым войдёт в город.
Полог шатра отдёрнулся. «Ландкомтур Австрии!» — возгласил адъютант. В шатёр, наклонив голову, вошёл гигант. Тело его было покрыто чёрными стальными пластинами древнего доспеха. Меч, висевший на бедре рыцаря без ножен, поражал своей шириной и ощутимой тяжестью. В навершии рукояти сверкал огромный кровавый рубин. Сняв шлем с забралом, гигант тряхнул гривой чёрных волос и передал шлём оторопевшему адьютанту.
— Пребывайте в мире, братья, аминь! — прогрохотал сдерживаемой силой баритон.
Тучи чёрным пологом нависли над долиной. Под белыми стенами города выстроились друг напротив друга войска.
— Поляки всегда были храбрыми рыцарями, маркиза,— принц, унылый с момента прибытия посланца гроссмейстера, повеселел, увидев как отряд копейщиков ландкомтура двинулся вперёд прямо на шеренги спешившихся драгун, уже поднявших к плечу карабины.
— Один залп и всё будет кончено! Из какого века Великий Магистр набрал этих чудовищ? Время копий и гусарии давно миновали, неужели в ордене не осталось золота хотя бы на триста карабинов?
— Жаль, что время гусарии прошло — это такие всадники с крыльями?— маркиза оторвала взгляд от шедшего впереди копейшиков рыцаря.
— О, да! В былое время они наводили ужас на поле боя и немало попортили крови ордену.
— В одно из сражений хоругвь гусарии прорвала все боевые порядки и ворвалась в ставку Гроссмейстера — они все погибли, но битва была орденом проиграна.
— У поляков с тех пор есть легенда, что в решающую минуту эти герои появятся на поле битвы и разобьют врага.
— Смотрите, смотрите маркиза — наш Ахиллес сейчас приблизится к противнику на расстояние выстрела. Я думаю, что рейтарам, ждущим своей очереди даже не понадобится вступать в дело!
Маркиза поднялась в стременах, устремив взгляд на поле, её грудь высоко поднималась, руки натянули поводья, будто она стремится послать коня вперёд.
И в этот момент первый ряд копейщиков бросил свои длинные копья. Страшный крик пронёсся над полем. Драгуны, не успевшие дать залп, падали, пронзённые по-двое, по-трое.
Копья бросила вторая шеренга — и драгун не осталось. С расстояния большого даже для выстрела, в рейтар полетели копья третьей шеренги чёрных копейщиков.
-Хурррррр!! — древний леденящий кровь возглас пронёсся над полем, отразился эхом от городских стен.
Рассыпавшись, рейтары открыли стрельбу из пистолетов. Навстречу пулям полетели арбалетные болты, пробивая людей и лошадей насквозь, меткие и неотразимые.
— Господи, что они делают! Кто бы мог подумать,— воскликнул Виттельбах — это невозможно!
И тут, скрытые за рядами разъехавшихся в стороны рейтар, грянули картечью пушки. Половину чёрных воинов смело, но оставшиеся смогли добежать до батареи. Началась резня.
— Сигнал к атаке! — Маршал, молча наблюдавший за происходящим, взмахнул рукой с платком. В прорыв устремились клином уланы. Загрохотали, ломая стены пушки, с флангов пошли в атаку егерские полки. Над местом, где пали сражённые картечью чёрные копейщики, клубился дым.
И в это время с небес, над разошедшимися облаками ударил свет. Все участвующие в сражении остановились, задрав головы. Между облаков, сверкая золотыми доспехами галопом неслись,неотвратимо приближаясь, крылатые рыцари.
— Это такой феномен, маркиза…как мираж, — растерянно забормотал принц, — нам повезло быть свидетелями феномена. Такое случилось ещё в 1693 году…
Копыта коней небесных воинов коснулись земли и вся долина наполнилась ржанием, треском, воплями и грохотом. Полки, готовившиеся ворваться в город, оставив далеко позади поверженных копейщиков, были сметены как лавиной.
Дым над местом, где чёрные приняли на себя град картечи, рассеялся и поражённым взглядам предстали триста чёрных рыцарей, стоящих в плотных шеренгах.
Впереди, блистая огнём лавы, стоял гигант с поднятым над головой тяжёлым мечом.
— Копья вниз! — раздался львиный рык.
— Господи, это же не люди! — маршал дрожащей рукой поднёс платок к вспотевшему лицу.
Обогнав хоругвь, нёсшуюся на удар, уперев пики с длинными как кинжалы наконечниками в токи, вперёд на могучем белом коне вынесся витязь в леопардовой шкуре.
Горящий лавой гигант оглянулся, его взгляд встретился с взглядом испанки...
Земля вздрогнула, сверкнул рубином меч, блеснула гранью пика.
Двое сойдутся, падёт один воин
ради твоей красоты.
и не обманешь судьбу, и погибнет
тот, кого выберешь ты.
А победившему — сладкое бремя —
девой в жену тебя взять.
Но о другом будешь думать всё время.
Будешь Его вспоминать!
Чтоб не скучали тут 6. Что это было?
Стена из дикого ломаного гранита. Сложены камни, один на другой . Без раствора. Сверкают вкраплениями кварца жёсткие грани. Из щелей струится воздух. Воздух едва тёплый, не такой промозглый как в его комнате.
У него холодно.
Таким холодным может быть только одиночество. Холод сковывает; цепенеет тело. Он сидит, сжавшись в углу.
Где-то капает вода. Холодные тяжёлые капли. Звук мерный, как звук метронома отсчитывает тишину, холод и одиночество. Он идёт в сторону откуда доносится этот звук.
Идёт в узком проёме между стенами, придерживаясь в темноте за выступающие внутрь сколы гранита. Идёт долго, прислушиваясь, садится, засыпает, загипнотизированный мерными ударами капель о водяную поверхность, просыпается, идёт снова, чтобы не потерять ощущение своего состояния — того что заменяет что-то очень важное, без чего он пропадёт вместе со всем, что его окружает. Пропадёт и память о нём — остынет как зола, развеется как пепел — и её не собрать.
Идёт, иногда забывая дышать, забывая думать, идёт, чтобы не потерять способность быть вообще кем-то, кто имеет лицо, не стать одним из барельефов, выдавленных на встречающихся иногда плоских глыбах.
Барельефов, теряющих подобие лиц по мере углубления в темноту нескончаемого хода.
Не стать потерявшим трёхмерность образом, плоским, со стёртыми чертами, едва различимыми в неверном свете, свете не имеющем источника, слабеющим, растворяющемся в темноте.
Сквозняки всё острее, всё холоднее. Холод пронизывает тело, просачивается в кости, сковывает движения, сгибает спину. Холод вымораживает мысли; взгляд цепенеет.
Пол наклоняется — он спускается вниз.
Рука касается шерсти, шерсть длинная сухая, как осенняя трава, сбившиеся колтуны — как комья мха.
Резкий запах псины бьёт в ноздри. Он наклоняется — разглядеть. В стене мордой вниз торчит голова. Дряхлая дохлая собачья голова. За ней ещё одна. И ещё .
Он идёт дальше, спускается ниже. Собачьи головы с обеих сторон — уже оживающие. Поворачиваются по сторонам, нюхая воздух — чуют его. Рычат с хрипом, скалят клыки.
Опущенные веки вздрагивают — блеснули кровавым рубином глаза тех, что впереди. Головы дергаются, выкручиваясь из стены, — уже показались напряжёные плечи –они стремятся вырваться, напасть.
Он останавливается. Отступает обратно, осторожно, медленно. Уходит. Рычанье затихает. Он совсем обессилел. Садится у стены, закрывает глаза.
Если прислушаться, если закрыть глаза, сцепить зубы и напрячь слух до трепета барабанных перепонок — можно услышать голоса. Они неразличимы, слов не разобрать. Они внутри головы — где-то сразу под черепом. Если застыть в этом напряжении — голоса усиливаются. Спорят друг с другом — раздаются вскрики. Вот звучат громче — все вместе говорят что-то ему.
Теперь осторожно, медленно вдохнуть –и начинает колыхаться воздух перед глазами, сгущается в тени.
Тени движутся, приобретая формы, уходят в стены, появляются из стен — для них нет преград — они наполняют пространство, садятся на корточки, становятся перед ним на колени — заглядывают в лицо. Хотят быть.
Он не может дать им того что нужно, не помнит какими бывают лица. Только своё лицо помнит. Сгушает мерцающую глубину в подобие того, что видел в зеркале — но им не нужно этого. Отворачиваются разочарованно и уходят.
Он устало расслабляется. В комнате темнеет; пора спать. Переступив через боковину, ложится в открытый, выстланый атласом с кружевами по краям гроб и закрывает крышку.
Если её не закрыть — начинает шевелиться потолок, переплетаясь выступающими телами, сползающимися в клубок нависающий над ним. Зовут. Он не хочет стать одним из них.
Не хочет, не должен, не может стать куском потолка в этой комнате, разглядывать следующего — того, кто будет лежать в гробу, отворачиваясь к стенке, чтобы не видеть склонённых над ним тел, морд, подобных кускам древесной коры, глаз, тусклых как комья слизи.
Он закрывает крышку.
...Дверь огромная. Зачем она такая огромная? Может проехать квадрига, не задевая ступицами оси боковины, грубо вытесанные из твёрдых стволов морёного дуба. И само полотно двери, набранное из широких, свиловатых чёрных досок толстое как брус. Он обстукивал его костяшками кулака.
Петель нет . Нет с левой стороны двери и нет с правой. Как это может быть — дверь не имеет петель…Засов . Шириной как его тело. Его удалось сдвинуть из паза — торец железной пластины теперь вровень с крайней доской. Дверь не открывается. Он ударял с разбегу в обе стороны двери — она даже не шелохнулась.
Разве что окантовка гнезда в котором на уровне глаз сидел сучок проявилась чётче.
Он расшатал и вытащил сучок — так и есть — сучок длиннее ладони. В отверстии видна комната. Обычная комната. Стол. Круглый стол у кровати. За столом двое. Он — именно он; молодой, радостный, что-то говорящий улыбаясь ей. Именно ей. Будто молнией прожгло всего — от макушки до живота, забилось сердце. Нет и никогда не было и не будет другой такой.
Она смеётся — голос журчит как вода горного ручья. Её движения как танец чёрного пламени.
Он склоняется к её лицу, обнимает за плечи, они уходят. Пусто.
—Жизнь! — вот как называется то, чего ему недостаёт. Он не живёт. Он разошёлся с тем, что называется жизнь. Когда и как это произошло?
Наверное, когда не пришёл, не ответил на её просьбу, испугался темноты, что клубилась вокруг неё –темноты, воплощением которой она, казалось и была. Не почувствовал в себе достаточно света, чтобы заполнить её пространство, чтобы озарить её мир.
А этот он, тот он — значит, не испугался.
Теперь всегда, когда не спит или не отдыхает, забившись в угол, он стоит у двери. Наблюдает за жизнью, которой мог бы жить. Обстановка в комнате меняется — появляется дорогая мебель, стены раздвигаются, на них — картины, фотографии. Их можно разглядывать даже когда в комнате никого нет. Тот он приходит обычно вечером.
Днём приходит другой. Сразу снимает с неё одежду, валит на кровать. Уходит от двери — сжимается в углу , стискивает ладонями уши и всё равно слышит её крики. Сладострастные, торжествующие.
Он давно уже не подходит к двери. Вставил сучок на место. Долго, проснувшись, лежит вспоминая то, что было его жизнью. Вспоминая с момента когда он не пришёл.
У него, оказывается тоже была жизнь. А может быть он просто обрёл память о чьей-то жизни и принял её как свою. Может быть. Но другой памяти у него сейчас нет.
Тени начинают обретать черты. Они напоминают о своей боли, горечи, спорят — перед мысленным взором всплывают новые картины. Их уже слишком много. Слишком много горького, такого, что он не хотел бы помнить, такого, что он забыл.
Они с ним рядом с утра до вечера. Не дают быть одному. От них уже не избавиться.
Он у двери. Вынул сучок и заглядывает. В комнате тот он и подросток. Подросток похож на неё. Лицо капризное, надменное. Не хочет слышать что ему говорят.
Тому, другому подросток тоже не нравится. Старается это не показывать. Старается быть услышанным. Говорит сбивчиво, не веря, что сможет объяснить, изменить что-то в ребёнке.
Входит она. Обнимает мальчика. Раздражённо машет рукой. Лицо изменилось. Стало хищным, холодным.
Она уводит мальчика. Тот он садится за стол, охватывает голову ладонями. Сидит долго. Встаёт, отходит в сторону. На столе появляется початая бутылка.
Неприятно смотреть, видеть как гниёт жизнь. Он вставляет сучок обратно и поворачивается к своим теням.
...Капает вода. Наверное с того момента как он услышал этот метроном утекла уже целая река.
Он давно уже не говорит с тенями — давно они разошлись по сторонам, исчезли из комнаты.
В его сознании пусто и время исчезло для него.
Надо вставать. Он знает, что надо. Ноги разгибаются с трудом, болит поясница, он кряхтит, опираясь руками о колени, укрытые бородой. Медленно подходит к двери. Сучок слишком высоко. Он стонет, выпрямляя спину, вынимает сучок, встаёт на цыпочки.
Комната с отставшими, отсыревшими обоями, на табуретке у раскладушки сидит худой, сгорбленный старик. Старик поднимает голову, смотрит на дверь. Встаёт, хромая, подходит к двери. В отверстии появляется глаз. С обвисшими веками, жёлтый мутный белок, блеклый цвет зрачка. Долго смотрят.
— Ты кто? — слышит он скрипучий голос.
— Я — это ты.
— Не слышу! Громче!— в отверстии появляется сморщенное, поросшее седым волосом ухо.
— Я — это ты, я — это ты! — кричит он и бьет кулаками по верхней перекладине двери.
— Я — это ты! — верх двери отходит от коробки и дверь опускается. Гремит в кольцах проушин цепь.
Дверь опускается и он входит в комнату. Она огромна, стены далеко вдали. Потолок высокий, его видно сквозь облака, между которыми парят огромные птицы.
Он силён, молод. Его руки бугрятся мышцами. Грудь с мощными мышцами перетянута ремнями.
Вдали звучит ржание. Со всех сторон, стуча копытами по мозаике мраморного пола к нему скачут кони. Белый, рыжий, черный, бледный. С морд, оскаленных яростных морд слетает хлопьями пена. Они всё ближе. Стук копыт заглушает стук сердца, он звучит уже в голове. Он поворачивается, смотрит назад.
Старик уже сидит в гробу. Смотрит на него как человек задумавший обман. Ухмыляется лживо. Ложится в гроб. С грохотом падает, захлопывая гроб, замуровывая его крышка.
— Кого ты обманул, — кричит он,— себя?
Кони дышат в спину. От их ржания можно оглохнуть. Из-за спины вылетают искры, стелется черный дым, слышны стоны, удары оружия.
Он ещё может уйти, надо просто вернуться — дверь опущена, как мост.
— Жизнь, — вспоминает он, — жить…
Он сжимает рукоять меча на правом боку,поворачивается и делает шаг вперёд. Звенит шпора.
Чтоб не скучали тут 7. Визит
— Граф действительно неподражаем! Это не карета, виконт, это дворец,— говорила маркиза Лотиан, приподнимая край яркого, расшитого золотом гауна и ставя туфельку на инкрустированную янтарём подножку кареты, поданной приезжим у колоннады въезда в поместье графа Эстергази.
Стюард, дождавшись когда приезжие разместятся в кожаной кабине экипажа, откинул внутренний столик и извлёк из лакированного ящика шесть хрустальных фужеров и серебрянное ведёрко с шампанским во льду.
Виконт Монтегю улыбнулся — Вас ждёт много приятных неожиданностей, маркиза, — кстати, шампанское от виноградников графа делает честь самому названию. Я предлагал графу дать этому роскошному вину своё имя — но нужно знать, графа — несмотря на свою известность он необычайно скромен.
— Или скрытен, — улыбнулась маркиза, поднося бокал к узким, выпуклым, чувственным губам.
— Граф Эстергази рад приветствовать высоких гостей в своём имении — стюард поклонился и прикрыл дверцу. Два кучера, спустившись с козел, взяли вожжи с левой и правой стороны шестёрки вороных шайров и мощные копыта обрамлённые шикарными, расчёсанными фризами уверенно застучали по дубовому полотну дороги к поместью.
Замок графа располагался в долине, словно оформленной небесным дизайнером.
Озерца, река, петляющая по долине и огибающая замок, поля в разноцветных лоскутах жасмина, эхинацеи, шалфея и других лекарственных растений, солнечное лазурное небо — и возвышающаяся чёрная громада поросшего плющом замка.
— Удивляюсь, как граф с его гостеприимством не встретил нас сам, тем более что его отзывы о Вашей красоте и уме, маркиза известны всему двору, — барон Абердин, лукаво улыбнувшись в усы, шутливо поднял брови.
— О, барон, граф вообще редко покидает свои владения. Зачем? — все едут к нему сами, он просто подождал, когда и я приеду. Что было делать — женщины любопытны,— маркиза сокрушённо вздохнула и засмеялась, закинув голову и показывая восторженным взглядам спутников статную полную шейку с голубой венкой.
Граф встречая гостей у широкого, даже скорее длинного крыльца донжона, простеленного красным, под цвет платья маркизы (что она, усмехаясь, оценила) ковром, назвал каждого по имени и званию и, после представления барона, предложив даме руку, повёл гостей в обеденный зал к огромному столу, сервированному посудой со знаками Челси.
— Прошу вас, господа, повар ждал вас, мне кажется, не меньше чем я — граф поднял серебряный кубок.
Карпы из прудов хозяина, ирландский маринованный лосось, лобстеры с соусом из петрушки, — всего было много, но в меру. Лёгкое закарпатское белое вино "Чизай", подливаемое прибывшим гостям дворецким в чёрном фраке, создало прекрасную атмосферу.
За столом присутствовало много домочадцев, живших в поместье хлебосольного хозяина, некоторые и по нескольку лет, и ставшие для графа уже почти членами семьи, они живо переговаривались между собой, не особенно уделяя внимание пище, впрочем отдавая должное вину.
Граф, повернув голову к маркизе, сидевшей по левую руку от него в начале стола, негромко представлял их соседке:
— Герцогиня Конде, паталогическая сексуальная гиперактивность, впрочем проявляется с утра и ближе к полуночи, думаю надо ещё понаблюдать. Парочку лет, правда — хороша? — граф и маркиза понимающе улыбнулись
— Луи 26-й, расстройство нейромедиаторного баланса. Двадцать шестой, маркиза!
— И он, представьте, великолепно помнит всю историю династии — от первого до двадцать пятого! Вам знакомство с ним будет небезинтересным, — Ваша академическая работа в этом направлении открыла мне глаза на некоторые особенности его поведения.
— Наполеон первый первый, Наполеон первый второй, — тут, я думаю, вам всё понятно...
Общество всё более оживлялось, Цицерон, забравшись на стол произносил пламенную речь, ему оппонировал Демосфен, набив рот кусочками лобстера.
Царя Леонида, метнувшего осетрину в Вашингтона, повели в покои два стюарда.
Графы Пемброк и Монтгомери, забаррикадировавшись в углу залы комодом, метали в здоровенных стюардов цветную капусту, обжаренную в кляре.
Прибывшие, между тем, ничему не удивляясь, с интересом посматривали по сторонам, иногда подходя к некоторым историческим персонажам и беседуя на интересные им темы. За всем происходящим наблюдал мажордом, отдавая распоряжения стюардам движением кисти и ведя записи в блокноте.
— Скажите, граф, что за пластыри у многих ваших гостей на шеях? — маркиза удивлённо смотрела на Эстергази.
— Конечно, современная медицина предполагает доставлять препараты прямо в повреждённые участки мозга, но я, увы — и в этом старомоден, маркиза, стюарды вводят лекарства моим гостям в шею.
— Но я заметила пластыри и у стюардов, граф?
— Вы уже можете оценить мой метод, маркиза. Я хочу, чтобы мои гости, не чувствовали себя не такими как все. Даже в мелочах. И мой метод приносит результаты. Мне благодарны многие фамилии — к сожалению именно древние роды подвержены подобным слабостям.
— Завтра я буду рад показать Вам и прибывшим с Вами специалистам все методы моего воздействия. Кстати, благодарю Вас за то, что Вы приняли условия посещения.
Ваш наряд Вам очень к лицу, маркиза. А Ваше платье пятнадцатого века — заставляет думать, увы — что то что было, всегда лучше нынешнего.
В покоях, приготовленных маркизе, тёплый свет от свечей, создавал интим, одухотворял роскошь обстановки. В хрустальном бокале с крышкой, стоявшем на столике возле блюда с фруктами, искрилось красное, густое "Пино Нуар".
Маркиза, сделав глоток, опустилась, не снимая платья, на постель, откинула голову на подушки и закрыла глаза. Через минуту её грудь уже мерно вздымалась — её охватил сон.
Огоньки свечей затрепетали — по покоям пробежал сквозняк. Одна из плит высокого потолка вдруг, дрогнув, беззвучно отъехала в сторону и, удерживаемая странной силой, к стене поползла фигура в чёрном.
Добравшись до стены, граф, повернув голову, взглянул на женщину — маркиза безмятежно дышала — и он пополз вниз головой к кровати.
И тут идиллия завершилась и сюжет треснул налаппопам: маркиза вскочила, выплёвывая вино и выхватив из складок гауна два Glock 17 Gen 4, навскидку нажала с обеих рук спусковые.
Пули, попадая в стену возле графа, оставались, расплющившись, блестеть серебром.
Этот рывок и выстрелы были настолько быстры и неожиданны, что Эстергази, получил несколько зарядов и пополз,изрядно обиженый, обратно уже гораздо медленней.
— Куда же вы, граф? За пластырём? — маркиза бросилась к дверям террасы,ведущей в цвингер, доставая из причёски микрофон.
— Фаза два. Я преследую его, — кричала маркиза Лотиан, срывая на ходу тяжёлое и изрядно неудобное платье. Гаун.
— Дыг, дыг, дыг дыг,дыг — над верхушками деревьев в дальнем углу парка на фоне серебряного диска Луны всплыли два вертолёта.
Отредактировано Абракадабр (2018-12-07 09:13:59)