I
Ряска до крыльца — на БолотАх
тёса тёмного дремлет церквушка;
сгнила крыша, мышва, тлен и прах;
Под дождями ржавеет макушка...
Из бетона подвал — переждать
выброс, гон и денёчки лихие...
Со звонницы далёко видать,
в алтаре ещё доски сухие.
Пацаны с БолотОв с давних пор
от трудов в ней стоянку прибили:
распрямлялись от схронов и нор,
чифирили и баньку топили.
Не любил их пахан важняков,
уркаганской и фраерской фальши —
взял таких же как сам бурлаков
и держался от мира подальше.
Посылал, в свою пОру, Господь
хабара им, снаряги и хлеба;
так и жить бы... да вот, понесло
сучьим потрохом с Чистого Неба.
У них всё про благое понты,
их крышуют серьёзные дяди…
Под себя гнут как в крытке менты,
А ломают людей только бл**и!
И пришли. Брать бродяг под конвой;
по повадке — матёрые волки.
Пацанов, что со сторожевой,
с ходу дёрнули, как с горла водки.
Но у церкви их ждали «плащи»,
их капкан снаряжён как годится;
и пощады ты тут не ищи —
с вертикалкой пахан на звоннице.
А жакан не петляет как шмель —
он с ружья не промазал ни раза,
от разреза прицела на цель
точен прочерк зелёного глаза.
Вот! Шатнулся камыш меж могил,
что просели на крАе болота.
Залегли. Остужают свой пыл,
знать, мешает им, нехристям, что-то…
Верно всё рассчитал старый вор:
сталкера всё-же не ренегаты —
не найдут ни придел ни притвор,
но не смогут, чтоб в церковь — гранаты!
пусть снаряга у них хороша
и внезапность! — Не будет промашки!
Маякнули-таки, кореша,
погибая, и ждут их растяжки.
Взрыв! Ещё и ещё — смерть и боль!
Что, не нравится, суки? За дело!
В цепь — «плащи», зачищая под ноль,
Рвут «отбойники» камень и тело!
II
И когда уж было всё путём:
«Шо всосали?! ВынОсим их, рОбя!»;
Рванув вОрот и сбросивши шлём,
сталкер пОднялся из-за надгробья...
Мог уйти, не замечен никем,
но, решил, что не сделано дело,
и, с двух рук, он двумя АКМ
встретил пулями урок умело.
Под свинцом поредели братки —
цепь порвАлась, обрушились звенья;
и пахан увидал как рожки
Он сменил под огнём за мгновенья.
В лоб прицеля, задрожал звонарь
как от яда, как змеёй укушен:
глаз зелёных молодая ярь
брови чёрные — как два кинжала в душу.
……………….Кто любил — и умерев не сможет
……………….не узнать любимого лица…
……………….Молодыми — мы на мать похожи,
……………….постареем — больше на отца.
Задержался с выстрелом пахан,
перевёл прицел на грудь, пониже —
мимо сердца угодил жакан,
повалил в болотяную жижу.
Из братков, кто не поймал маслин,
бросились мочить: « Уроем гада!»
Им из-за могилы Ф —1
огненной малявою из ада...
Взрыв! — и со звонницы выстрел. Бой
совершился... и задуты свечи!
Ангел смерти, отзвенев косой,
опустил натруженные плечи.
Встал неловко, колокол задел
вор, дрожа засохшими губами,
и поплыл, качаясь, загудел
со звонницы гул над БолотАми.
И спускаясь, тёр он слева грудь,
вспоминал письмо, что было с воли:
«Я писала раньше что — забудь, —
не хотелось мне ненужной боли...
Сыну не сказала что ты — вор,
что до смерти париться на крытой.
Соврала что в Зоне с давних пор,
что решил дойти до Монолита.
Он ответил: "Подрасту, я, мам,
пусть и нету от него известий, —
отыщу, устал он, верно, сам!
И дойдём до Монолита вместе»
Вспомнил он, как в ту-же ночь бежал,
но не дал Господь в родные сени…
Крест нательный он до крови сжал,
застонал и рухнул на колени.
Вот, лежит, замкнувши тень ресниц,
обретённое на миг так страшно счастье,
и видна в ложбинке меж ключиц —
родинка, такая как у Насти.
И текли как воды тихих рек
слёзы горя по лицу бандита...
Ей, окончил этот человек
Свой нелёгкий путь до Монолита!