Фёдор жил на другом конце городка у столярного цеха.

       Когда началась вся эта гадостная бодяга, совхоз в котором он работал — распался, техника — разворовалась; сады пропадали, а поля заросли бурьяном.
      Цех тогда прибрал к рукам местный авторитет, начинавший при Советах фарцовкой на барахолках.
      Фёдор попробовал ткнуться туда на работу, но места ему не нашлось и пришлось идти батрачить на фермера. Пять лет сиротского существования — и в Зоне появился новый сталкер.

      Была суббота, раннее утро, но цех уже работал; мужики разгружали длинномер, занося в сушилку тяжёлые, сырые сосновые доски
      Конь с Фёдором миновали ворота, кивнув хмурому охраннику с цепким взглядом, зашли во двор пахнущий сосновой стружкой, высыпавшейся из сборника и поднялись на второй этаж здания в кабинет начальника.

— Привет, Плотный, это мы — Конь зашёл первым в маленькую комнатку без окон, с пустым столом и сейфом в углу.
— Прошли те времена, Конь, — действительно плотный, краснолицый мужик, улыбнулся, вставая из-за стола.
— Познакомьтесь — это Фёдор, я тебе о нём говорил,— Конь отступил в сторону.
— Да мы знакомы, вроде! Николай Николаевич, — мужик протянул Фёдору широкую руку с толстыми короткими пальцами, — как жизнь? Что Чингиз?
— Ты подожди, Федя на улице, мы тут перетрём своё — Конь взглянул на Фёдора.

     Фёдор вышел из цеха и закурил. Через пол часа его его позвали; они зашли в цех, Николаич показал оборудование и подвёл Коня к сушилке, куда мужики заносили доски, укладывая их в стеллажи.

— Вот, — сказал хозяин, — выходи завтра, — будешь тут работать. Работа несложная. Заработок будет хороший. Плачу вовремя.

      Они попрощались.
      Конь и Фёдор вышли на улицу. Фёдор оглядывался — вспоминая родные места.

— Ну ладно, — сказал Конь,— давай, Фёдя, — не поминай лихом — они обнялись. Конь крепко хлопнул Фёдора по спине и ушёл не обернувшись. Фёдор проводил его взглядом до поворота и побрёл домой.

    Чем ближе он подходил к дому, тем короче и медленнее становился его шаг. Женщины — соседки, увидев его, застывали и молча смотрели ему вслед, мужики кивали издалека головами и спешили убраться с глаз долой.

    Вот показалась и зелёная крыша металлического шифера, скрытая наполовину кроной грецкого ореха. Фёдор вспомнил как они с Марией сажали его у нового дома и он думал как выбрать правильно расстояние — чтобы корни дерева, когда орех вырастет, не подорвали отмостку, а Маша беспокоилась — хватит ли одного дерева — любила она печь всякие вкусности с орехом, мёдом и изюмом.

    У ворот стоял красный камаз с фургоном. Стоял по-хозяйски, съехав с дороги к врытым у ворот шинам и вывернув немного кабину в сторону дома.

Сердце у Фёдора заныло — он остановился. Идти вперёд не хотелось. Он оглянулся, сидевшие через дорогу на скамейке бабы испуганно заулыбались и закивали ему головами.

— Доченька... — неожиданно для Фёдора вырвалось у него — и он пошёл дальше.

    Фёдор остановился у ворот и заглянул во двор. Жена развешивала бельё на верёвках у огорода. Стройная, темноволосая, в любимом Фёдором бордовом халатике, она показалась ему похудевшей. Возле забора, выскочившая из конура гавкнула, а потом завизжала от радости Пальма, натягивая цепь и переворачиваясь в прыжках через голову.
Фёдор вошёл во двор .
Жена обернулась, побледнела и молча опустилась на землю рядом с тазом выстиранного белья
На крыльцо дома вышел какой-то мужик.

— Маша, что там — спросил, глядя на Фёдора, и меняясь в лице, понимая.

     Жена поднялась и приседая, как будто ноги не держали её подошла к Фёдору , обняла его за шею голыми мокрыми руками и зарыдала.
     Фёдор стоял опустив руки и глядя на мужика. Тот наклонил голову, повернулся и ушёл в хату.
— Ну не плачь, Маша, не плачь... Я пришёл, — Фёдор, обнял жену, вдыхая её запах, — пойдём в дом — и осёкся.

     Поздним вечером Фёдор зашёл во времянку, прошёл из передней комнаты в спальню и сел на кровать.
    Времянка была старая, он купил её вместе с планом, когда они с Машей только поженились и прожили в ней осень и зиму. Весной приехали братья, Фёдор был младший, и стали строить дом. Работали с зари до ночи. Маша тонкая, весёлая, суетилась на дворе и успевала везде.

— Зона... — сказал Фёдор.

   Нет, он не злился на Зону. Пришёл туда сам, по доброй воле. Думал заработать. Дочке тогда исполнилось уже семнадцать, красавица — она выдалась в мать и только глаза и брови были его.
Пора было собирать её замуж. А денег не было. Фермер платил гроши, да и сам он в ту пору не роскошествовал, ездил на Москвиче. А тут случился второй выброс и пошли разные слухи о сталкерах, об артефактах...

   Всё вспомнилось Фёдору во времяночке, всё, что загнал в тёмную глубину сознания выброс, под который он с друзьми попал на пути со Свалки к Болотам.

    Целый день он ходил по дому, пристройкам, выходил в огород, спускался к речке и Маша ходила с ним, сбивчиво рассказывая о том как жили без него, плакала, просила простить и снова говорила, говорида, стараясь заглянуть в глаза.

   Дочь вышла замуж сразу после школы. Парень был местный, но с другого конца города — Фёдор не знал его. Молодого мужа осенью забрали в армию и попал он прямо на Периметр, в охрану. Родилась внучка — с пороком сердца. И так жили бедно а тут сразу потребовались большие деньги на лечение на питание на уход. И Серёга дезертировал — рванул с блок-поста домой, подержал на руках дочь — и пропал в Зоне.

— Я думала — если бы был ты жив — дал бы знать, тут ещё слухи разные, говорили что погиб ты, что мне было делать, ну что? — Маша рыдала в его объятиях

— Всё правильно, Машенька, всё правильно, — Фёдор удивлялся своему сердцу, память разума вернулась, а память сердца -нет, он видел сейчас себя и Марию как-бы со стороны, сердце его было холодным и молчало...

   К вечеру вернулась из областного центра дочь — Поленька — возила внучку к врачам.
Радость её была как взрыв — и Фёдор плакал от счастья целуя дочь, и качая на руках внучку, молча и серьёзно смотревшую на него.

      Гриша — муж жены — был мужиком простым...
      В полночь, видя, что во времянке горит свет, Григорий зашёл к Фёдору и выставил на стол бутылку и два стакана.

— Давай что-ли –сказал он и, открыв бутылку, стал разливать
— Хватит — Фёдор остановил его руку на половине своего гранчака.

      Выпили молча, посидели, подымев сигаретами.

— Ты не обижай её — только и сказал Фёдор.
— Ладно...поживём-посмотрим. Ты всё-ж таки определяйся скорее, сам понимаешь — Григорий затушил сигарету, со значением глядя Фёдору в глаза и вышел.

    На третий день, возвращаясь с работы Фёдор не увидел грузовика у ворот. Когда он вошёл во двор, на крыльцо, вытирая руки о передник, выскочила, как будто поджидавшая его раскрасневшаяся Маша.

— Федя, иди в дом сказала она, — жарко взглянув на Фёдора, — я ужин приготовила.

    Пока Фёдор ел она кружилась по кухне и непрерывно говорила:
— Серёга, Полинкин-то, как Юленька родилась — сбежал из армии. Приехал к нам, как был — в форме в сапогах, переночевал, — а утром затемно исчез. Поля мне призналась — что в Зону убёг. Теперь вот когда-никогда приходят от него деньги. А последний раз прислал письмо, пишет, что познакомился с настоящими сталкерами и скоро пришлёт деньги на операцию. а потом и вообще обещал Полинку с дочькой забрать и уехать за границу — говорит, теперь сможет, только надо одно дело закончить...

   Поужинав, Фёдор зашёл к дочке, посмотрел как она меняет Юленьке подгузник. Внучка кричала, но слабенько, губки и ушки были синюшнего цвета. Фёдор взял её на руки и ходил, тетёшкая, пока малышка не уснула.

  Фёдор сидел на табуретке у себя во времянке — и курил, сердце колотилось и руки вспотели — он вытер их о брюки и тут скрипнула дверь.
— Феденька — Мария бросилась в его обьтия с порога, Феденька, любимый — скажи только и он уйдёт, Феденька…

...он проснулся ещё до света... Маша лежала у стены с закрытыми глазами и напряжённым лицом. Он поднялся, закурил и подошёл к окну.
— Ты Маша, это... — голос дрогнул и захрипел — прости...не приходи, Маша больше...не приходи…

— Вот — сказал Фёдор, доставая из контейнера на поясе, под рубахой, переливающийся цветными разводами гибкий тёплый лист.
— Откуда!?…Что ты за него хочешь? — Николай Николаевич привстал, впившись глазами в артефакт.
— Деньги нужны, Николаич, на операцию. В Киев внучку везти надо.
— В Киев, говоришь, на операцию — ну это большие деньги, не знаю...А откуда он у тебя?
— Конь подарил...
— Конь, значит — взгляд у Николаича попритух, он опустился на стул.
— Да ходили они с Анархистом и Сапогом — Фёдор замолк, боясь что сболтнул лишнего.
— С Анархистом, значит… — Плотный вообще поскучнел. — В общем так: сейчас брать я у тебя ничего не буду — зайди на следующей неделе.

    На следующей неделе Николай Николаевич подошёл сам. Фёдор закрыл сушилку и выставлял по графику температуру, когда подошёл начальник.
— Такие дела, Федя,— сказал он, — поедет твоя внучка на лечение...
— В Киев?
— Ну типа того. В Петах-Тикву, если точнее. Что ты так смотришь...Это Израиль, Федя. А это вот на первое время — он протянул пачку купюр.
— Только, вот что, Фёдор,...ты же знаешь, что будет?
— Знаю, — Фёдор достал и передал Николаичу артефакт.
Они посмотрели друг другу в глаза
— А если знаешь, тогда ты с этим не тяни, Федя! Пока в сознании — не тяни! — Николай протянул ему руку.
— А чего тянуть, — вздохнул Фёдор, — спасибо тебе, Николаич!
— Ну давай! Кланяйся там от меня!

    Жена была на огороде и Фёдор сразу, не раздеваясь, прошёл в комнату дочери.
— Поленька! — начал он с порога, улыбаясь, — а Сапог, тьфу-ты, ну — Серёга твой, весточку из Зоны передал — вот возьми — он протянул деньги радостно вскрикнувшей дочери.

— И ещё — скоро вы с Юлькой поедете в Израиль в клинику — он и это организовал. Через Николая Николаича! Так-что давай праздник сегодня устроим! Мотнись- ка дочура в магазин, матери только не говори ничего пока — за столом и обрадуем!

   Когда сияющая Полина выскочила со двора, Фёдор подошёл к кроватке — внучка лежала весело гукая и пуская пузыри. Он взял её на руки, прижал к груди и заплакал. Ребёнок тоже заплакал.
— Ничего внуча, ничего. Дай Бог… — Фёдор положил девочку обратно в кровать. Собранный сидор уже ждал его во времянке. В голове шумело...

    В тусклом свете утреннего солнца Зоны от темноты густого кустарника  отделилась несуразно двигающаяся тень.

— Сейчас мужики, сейчас, я уже иду — твердил как заклинание Фёдор, цепляясь остатками сознания за воспоминания о мире, остающемся позади.

    И он видел как наяву, что улыбается ему, с пузыриками слюны на губах, протягивает ручки внучка, и смотрит в глаза, уже узнавая.

    Огромный секач-мутант, шуршавший осокой на краю маленького болотца поднял голову, посмотрел на него мальнькими глазками и хоркнул — он кивнул.

— Ничего, внученька, ничего... я вернусь, ещё вернусь, — пообещал Обзёл.