Для милых дам (мужуки-то в курсе)):
Википедия: Одзава родилась 8 января 1986 года на острове Хоккайдо в Японии. Её отец франко-канадского происхождения, а мать японка. Так как она всегда посещала «международную школу» для детей от смешанных браков, то, по её утверждению, она знает английский намного лучше, чем японский. В то же время она свободно общается на этих двух языках. В школе Мария Одзава увлекалась хоккеем и часто посещала караоке после уроков. По её словам, она начала половую жизнь в 13 лет и знала более 48 сексуальных позиций, о которых прочитала в купленной ей самой книге.
Дебют в видео для взрослых
Одзава впервые узнала об индустрии для взрослых, когда посмотрела порнофильм, принадлежащий брату её знакомого. Начала сниматься в порнографических видео в 2005 году.
В 2011 году журнал Complex поставил её на 7 место в списке «50 самых горячих азиатских порнозвёзд всех времен».
Все же помнят про Петруху? Как он журнал нашёл у Стрелка в схованке?
Кто не помнит — вот:
А Миксаниха появляется в "Сталкер. Заветный камушек" — Заветный камушек
Чуял я, что всё так просто не кончится, если ещё кончится.
Так и вышло.
Спросил тогда Петруха и ушёл не дождавшись ответа. Не любил парень подолгу без дела сидеть. Молодой — кровь кипит, тело движенья требует. Ушёл; а сталкеры долго молчали, думали каждый о своём и все об общем.
Вздохнул Волк, крякнул, достал непочатую.
— Вот что, мужики, — сказал, вдохнув рукавца, — мы виноваты.
— Проглядели парня. Понимаю, что тема эта тугая, скользкая… нехер вам лыбиться!Надо Петруху потихоньку вводить в курс.
Осторожненько. Он хоть уж и не подросток, но в этих делах — дитя. Осторожненько конечно, надо вводить, не торопясь — да что-ж я вам, цуко, смешного говорю-то?
— Кто знает как жизнь к парню повернётся, каким, как говорится, раком. А вдруг повезёт ему, я даже слышал от людей — так бывает.
— Да и долго ли Зона Отчуждения без баб будет — тоже вопрос.
— Баба ведь зверь такой — где мужиков много туда и лезет, как щука на карася — хоть в армию, хоть в пивняк, хоть в футбол. Да и в Зоне уже отдельные экземпляры попадаться стали.
— Так что готовить Петруху надо, чтобы в просак ему не попасть, гы-гы.
— Рассказывать, ну вы поняли. Тока шоб без напряга, чтоб не напугать лишку, нехер ему знать, чего мы все тут околачиваемся. Наливай Йож по четвёртой, третью пропускаем!
Ну и стали потихонечку отскакалы Петруху просвещать. Как Волк и просил — чтоб не напугать, ведь Петруха им вроде как сын; худого сыну не пожелаешь, верно?
Задумываться стал Петруха, ночами при луне по Зоне бродить. Мутанты его не трогали — тоже в курсе были, понимали…
И вот попросил как-то Сидор Петруху у себя в каморке подежурить малость — отлучиться нужно было по дельцу одному: свой глаз нужен был. Он и раньше его вместо себя оставлял — все знали, что Петруха — парень честный, чистый как алмаз.
А ноут у Сидора в спящий режим перешёл — и как-то Сидор недоглядел. То он всегда убирал его подальше, а тут вишь-ты, недоглядел…
Остался Петруха один в каморке — видит эка хрень! Мышку тронул, лапу на клаву положил — и полезли на лоб глаза у парня и аж уши заложило.
Застал Сидор Петра на свежем воздухе. Сидел парень спиной к тополю, лицо к небу подняв и плакал.
— Ты чё, сынок? — опешил Сидор.
— Всех порешу — вызверился сталкер, — за что они её так?
— Кого, Петя?
— Машеньку!
Ладонями не удержать ручья,
Зато ласкает нежная струя,
Нет в женщинах и жизни постоянства,
Зато бывает очередь твоя.
(Омар)
Волна жара затопила Сидоровича аж лысина вспотела, по извилинам заметались обрывки:
— Ай, я йешак!… Предупреждал же Волк... Как объяснить Петьке теперь — это нормально или ненормально?… Окуда мне самому-то знать… Не буду я объяснять ничего. Он мне теперь не поверит...Ещё и Машка так орёт — Монсеррат нервно курит. ...Да любая закурила бы...И Станиславский бы никуда не делся... Даже у меня, фаллоимитатора, столешница выгибается... В Зоне так токо Воронин может, когда Долг на плацу харит...Эх сюда бы её на месячишко...На рыбалку бы сходили...
Петруха смотрел на Сидоровича снизу вверх и слёзы высыхали на его пунцовых щеках.
— Ну и чем всё закончилось? — тянул момент Сидор
— Я не смог дальше смотреть, фашист я что-ли...А что если замучили её?
— Ничего, Петя, тяжела женская доля — но всегда остаётся надежда. Надежда всегда есть. Она выживет, она сильная. Н-дя… Дочь самурая, ёптыть. Практически — ниндзя. По этим делам. Что смотришь?
— Я их хари запомнил.
— Ну у тебя и память, Петруха. Только зачем тебе их хари?
— Найду, — вскочил на ноги Петруха,— и устрою им хёнтай! И ты, Сидорыч, — Петька упёр палец в грудь потерявшемуся торговцу, — мне поможешь!
И понял Сидор по Петькиному взгляду, да и по твердому, мосластому как шыймылчак пальцу, что не соскочить.
В тот же день, прошерстив Сидоровские закрома и распечатав русско-японский разговорник, Петька и двинул на ЧАЭС, не слушая Сидоровские причитания.
И ведь ни словом никому не обмолвился, и Сидор молчал как снорк, а надо же — встретился Петьке на привале Синг.
— О, Петруха! Как ты себя? Чувствуешь? Тут вот чего... Решил я себе намбан-гусоку справить, а то окаси-гусоку чё-то гусоку натирает. Раздался гусоку, понимаешь. От пива, наверное. А окаси-гусоку нани о суру? Вот, думаю, мож Петрухе подойдёт.
Старик повстречался, подарил тесак и ножны насапожные — чтоб за голенище не засовывать, а то можно и ногу до кости распанахать.
Шёл Петька. И многие ему по дороге попадались, а больше издалека в бинокль смотрели.
Шёл Петька. И шли по Зоне базары — до хрипоты, до мордобоев.
Бандюки давали коренные и клялись не видать воли. Кто говорил — молодец Петруха! Кто орал что мудак Петька, что если баба села на кожаный шприц, то уже не соскочит.
— А нахера ей куда-то соскакивать? — у Петрухи свой шприц — хоть лошадей лечи.
— Японцы конечно в чём-то и доки. Но тут — недотягивают. На одних суши с глистами сильно не отрастишь, ну если по видосам судить, а всё мясо, видать на сумоистов уходит, — возражали другие.
— Эт точно, — вторили третьи, — у Петрухи длинноствол — утром ссыт, аж забор трусится, метров с двух, чтоб ответкой не сшибло.
На Свободе шли философские батлы о судьбе и карме и о том какая на*уй разница. Толковали Сонечку Мармеладову, мадам Баттерфляй — в тему, ну и Чубайса с Коболевым.
На Долге всё больше о семейных устоях и родстве душ полемика шла.
Вобщем вся Зона на ушах стояла. А Петруха шёл к Монолиту.
...Не находил себе места Сидор, болело сердце за Петьку, по 100 раз пересматривал избранное, в глаза Машины всматривался, в голос её грудной, глубокий, волнующий как волны в океане, вслушивался, гадал — не за погибелью ли свей Пётр отправился, будет ли она ему опорой, разделит ли тяготы? подставит ли? плечо ли? как?
Закупил тогда он с горя, потихоньку от Григоровича, партию журналов Сlub Special, продал контрабандой в Народную солянку и хоть немного успокоился и привёл мысли в порядок.
И вот, как-то, когда сидел он и размышлял о бренном, заглянул в подвал Анархист, которого уважал барыга за образование гуманитарное и общую интеллигентность, типа — поторговать. Ну и выложил ему, потирая лысину, Сидор свою озабоченность — такая ли, мол, пара парню нужна, о чём они вообще говорить смогут, какая у них может случиться общая тема, кроме е*ли в подворотне. Японской.
Улыбнулся Анархист толсто:
— Перефразируя Мерфи, могу по своему опыту сказать — о чём бы не говорила с вами дама, речь всегда идёт именно об этом и ещё о соответствии оплаты товару. И так было с Адамова яблока.
И вот цумбайшпиль из исторических хроник:
— Однажды одна высокообразованная и, конечно же, спешлфоою для вас, очень симпатичная баронесса пригласила некоего, заинтригованного названием, графа к себе на чтение «Бахр ал-асрар фи ма’рифат ал-ахйар". Открыв книгу, прелестная чтица взглянула на смотревшего на неё с восторгом графа и произнесла:
— Эпиграф!
Чтение на этом, собственно, и завершилось. После, мило улыбаясь, она растолковала сияющему от счастья графу комичность ситуации, и когда нечаянный любовник покрыл её восхитительное личико поцелуями, принося извинения за сей конфуз и за то, что он неправильно понял сказанное, баронесса ответила:
— Полноте, граф, Вам не за что извиняться, напротив, Вы всё правильно поняли!
— Так, что в общении двух — уж не нужны слова, всё тело говорит, красноречивы взгляды... ну и трам-па-па. К тому же у Петьки и разговорник есть.
— Ну то такое, — Сидор заёрзал, — тут да...иногда вроде и на одном языке общаются люди, а понять друг друга не выходит.
— Вот жила в моей пятиэтажке, в соседнем подъезде, ещё до Чернобыля, девчонка одна. Танюха. Здоровая, красивая — как молодая лосиха, куда там той Одзаве! Я тогда джинсой фарцевал.
— Доброй была бабой. Кто-то может быть посчитал бы что сверхмерно. Да и я тогда так думал. И вот выхожу я утром на балкон, поссать. Гы-гы — поверил! Покурить, конечно. Гляжу, на асфальте напротив соседнего подъезда краской — "Таня прости!"
— Смотрю, ходит Танюха смурная, задумчивая. Ходила так с неделю, а потом вечерком заглядывает: "У тебя, — спрашивает, — случаем нет краски?" Дал я ей баллончик. Утром вышел — а снизу дописано: "Кого?"
— Ха! А вы, значит, знакомы были?
— Были...Я ей как-то Lee подогнал, фирму. И не скажу что даром отдал, если до сих пор забыть не могу. Это она продешевила. Никогда себе цену не знала. Какая-то дурная бабья доброта к мужикам. Потом то я ей и костюмчик микровельветовый, да разве только костюмчик...
Радовалась, конечно, но как-то это всё не то было — видел я...А ты говоришь оплата товару...
— А дальше что?
— Дальше? А дальше рухнули границы и увёз интурист Танюху к себе в Техас на ранчо. Теперь — четверо тинейджеров, рядом ковбой зубами сияет. А чего не сиять? Смотри, — Сидор потыкал пальцами клаву и развернул монитор.
Анархист, разглядывал пару минут, наклоняя голову то вправо, то влево, — наверное, думаешь, Сидорыч, что ты что-то прое*ал?
Сидорыч поднял тяжёлый взгляд на визави: — А ты, думаешь, наверное, что сам ничего не прое*ал, да? — достал из под столешницы два низких тяжёлых стакана,— давай отточим этот разговор.
А Петруха шёл к Монолиту.
Меж тем, жизнь на хуторке Модедово шла своим чередом.
Здесь мне придётся сделать малое отступление от сюжетной линии.
Впрочем — всё ниже следующее никак не чуждо органике нарратива а, напротив, придаёт ему завершённости и логичности.
Ах, как люблю я эти отступления на хутор деда Макара!
Знаете ли вы что для нас с Бабаичем значит этот хуторок? Зона в Зоне — привал для бегущих по волнам Выброса. Туда отступаем мы когда отступить некуда. Там есть всё, что нужно переполненной скорбями душе и, главное! — нет ничего что не нужно. Всё автохтонно, всё — от земли... и до неба!
Ранее мы с Дикобразом изливали друг другу душу на Болотах, на стояночке возле Тузлы.
Да, атмосферно, да — с погружением; очкануть на шорох осоки, прислушаться к дальним выстрелам — самое оно.
Но это — для по-быстрячку, для опохмелиться с бодуна, да разбежаться по восвоясям.
Место всё таки не обжитое, заброшенное, не намоленное. А как появился хуторок, да начал дед потихоньку на нём господарюваты — к Тузле уже бегали только в оперативных целях.
И пора рассказать мне, если сам дед не чешется, как, собственно, проклюнулся хуторок сей на аномальных пажитях Зоны. Ибо парадигма "от балды" не объясняет этот клик-клак, с коим Макар входит в Мододедово как патрон в затвор, чётко по размеру.
Многие, небось, думают, что мы только то и делаем что готовимся к Походу, да бухаем на плитах у вагончика. Но это же неправда, друзья! Это же обидная ложь! Сказал бы: "галимая туфта" да слов таких не знаю.
Конечно, все уже давно бы и выступили, но всякое дело требует завершения, а дел у походчан накопилось немало. Я по мере сил рассказываю о них и вы, те кто следит на нашими персонажами, могли ознакомиться с некоторыми. А Дикобраз с дедом так и вообще уже с Монолитом на дружеской ноге. И пруфы есть. Их только поискать нужно.
Дык вот — как-то бухали мы, кто помнит, конечно, уютненько у костерка в Деревеньке.
И явился тем, кто в час волка ещё тщился, сам-ста Монолит. И изрядно навеселе. Типа: "Если Магомет не идёт к горе..." Ну, пали ниц, кто сидел, проявили уважуху.
— Да лан, — говорит, — не прикалывайтесь, мужуки. Загадывайте! Тока чур, шоб опосля белки по чердакам не скакали.
Ну и тут, кто с палиница обратно на жопу вернулся, стали его на слабо брать. И взяли.
Кароч, наутро Дикобраз воссоединился с телом под дубом «pod stupa» в городе героя Альбрехта Медведя — Поцдаме, в кителе сержанта ФСБ с прибитым к нему орденом Героя России, с рацией, позывным Агафангел и списком заданий от центра на подкладке кителя — от полов до обшлагов, шрифтом Gulkin Huy, четвёрочка. Ну об этом разговор отдельный.
А вот дед обнаружил себя висящим в позе тёщиных пантолон на ивовом тыне возле стены из сосновых брёвен, переложенных почерневшим мхом, в состоянии Аз Есмь. Существующий в Себе.
Ближе к восходу, всасывая кирпичом губ росу с кустиков голубой синюхи да девясила, двинул Макар пеший по конному вдоль стены. А там и на ноги поднялся.
Синюха с девясилом кого хошь поднимут.
Обнаружил Макар целый хутор — пятистенку, да баньку, да сараюшку. Только туалету нет. Решил видать, Монолит, что и сам дед должон же к чему-то руки приложить.
— Ну это мы мигом! — подумал Макар и едва успел штаны спустить. Синюха она промашки не даёт.
Пожил на хуторке Макар с недельку и оценил дарованное Монолитом.
Ведь тот котёл, в котором мы все варимся, не даёт личности понять что с ней происходит. Времени нет на это и пространства нет. Для того и мир так устроен — чтобы не было. Нужно вычлениться, в хорошем смысле, побыть самому, наодынци.
А чтоб не было уж совсем наодынци — и тут Монолит не оплошал. Денька через два обнаружились туземцы. Немножечко е*а*утая, влачащая дни свои на перманентном миноре, собачка Кафка и стрёмная кошка Кудабля со взглядом и повадками обдолбаного мамелюка.
Пришлось, конечно, повозиться с воспитанием питомцев — тыкать мордой в харам, стаскивать за хвост, отрывать от пола, учить классификации пенделей — всего понемногу.
Потом уже появился Старшой. Вы его знаете. Но это у Макара читать надо.
И почалась у деда своя, отдельная от остальной Зоны личная жизнь.
И стал он пропадать и из Похода и вообще из Зоны. А как отдохнул и опять к друзьям потянуло — тут то неудобства и начались.
Пока притутствовал Макар на хуторе, держал в сознании вожжи, не бухал вчьвяк — вроде жильцы и вели себя с оглядкой, а как выбирался из Мододедово на денёк или, упаси Монолит, уебенялся в ходке на два-три литра водки — беда.
Вот тут-то худоба и распоясывалась. Возрождали холивары и восстанавливали идентичность — ссали в тапки, разоряли гнёзда, подрывали устои, впихуивали невпихуемое, as says Степаныч, апологетили диавола и обустраивали адЪ.
Возвращаясь, Макар видел вокруг олицетворение жопы. Всё что было так любовно выпестовано вот этими самыми руками, протёрто и поставлено на полочки — низвергнуто и осквернено.
Выход тут мог быть лишь один. Я конечно, далёк от мнения, что у Макара к Миксанихе не было крепких чувств и каждый, кто хотя бы раз видел Миксу, со мной согласится. Но, думаю всё же, что не без задней мысли зашёл однажды Макар с ней под ручку в портал и трансмутировался на хуторке.
Что ж! Микса засучила на молодом задоре рукава — и хаос стал отступать в сиреневую даль новенькой локации, обретшей наконец завершённость и смысл бытия. Свершилось!
Bonus eventus! A tuo lare incipe!** — как сказал бы Васбуран.
**Счастливая участь! Начни со своего дома!
И засахарилась халва! Первые пол-года с молодой, красивой, разговаривающей на манер африканского жако, женой — рай. Макар писал акварелями и пахал как султан в гареме.
Его записи того периода — няшны как котятки в корзиночке. Многие в курсе. Вот и Юрьич не сплоховал, только имя поменять:
"Он руку протянул, — его рука
Попала в стену; протянул другую, —
Ощупал тихо кончик башмачка.
Схватил потом и ножку, но какую?!..
Так миньятюрна, так нежна, мягка
Казалась эта ножка, что невольно
Подумал он, не сделал ли ей больно.
Меж тем рука всё далее ползет,
Вот круглая коленочка… и вот,
Вот — для чего смеетесь вы заране? —
Вот очутилась на двойном кургане…
Блаженная минута!.. Закипел
Мой Александр, склонившись к деве спящей.
Он поцелуй на грудь напечатлел
И стан ее обвил рукой дрожащей.
В самозабвеньи пылком он не смел
Дохнуть… Он думал: «Тирза дорогая!
И жизнию и чувствами играя,
Как ты, я чужд общественных связей, —
Как ты, один с свободою моей,
Не знаю в людях ни врага, ни друга, —
Живу, чтоб жить как ты, моя подруга! "
Но — всё течёт! Прошли эти пол-года, потом ещё пол-года. Уже Микса стала и пальчиками по клавиатуре быстренько бегать, и две полки книжек осилила и не только кулинарных рецептов. Угар у Макара тоже немножко в форточку вытянуло.
Невозможно на одной амплитуде напряжение в розетку подавать. Для того и синусоида.
Первый звоночек прозвенел, когда Микса развешивала на тыне горшки на просушку.
Взглянув налево — на гранитовый отрожек, огораживающий хуторок со стороны Деревеньки, деушка застыла.
Вместо камня бушевало ярко-зеленое пламя, из которого медленно выплывал, никак не сгорая, дромадер на котором восседала, поближе к мохнатой шее, умопомрачительной красоты блондинка, разметавшая водопад локонов по спине до самых ягодиц.
Мозг Миксы окончательно свернулся и отказывался верить происходящему — блондинка была полностью голой, смуглой почти дочерна и держала в левой руке копье с листовидным наконечником.
Наездница внимательно взглянула на Миксаниху оранжевыми — почему-то сильней всего именно это поразило её во всем творящемся безумии — глазами. Странная смесь недоумения и жалости отразилась на лице вампы. Правой рукой медленно провела по шикарным своим волосам и те вмиг заплелись в сотни косичек.
Улыбнулась, сложила губы трубочкой, как для свистка — и, издав угрожающий звук вгрызающейся в сырую древесину бензопилы, унеслась на своём дромадере в сиреневый туман, подбрасывая жопку.
Простояв в оторопи положенное, Миксаниха двинулась было в дом — поделиться. Но сердце бабье подсказало ей, что не нужно торопиться с этим.
Вторая встреча произошла на мостике через речку у огромной, кипящей белым цветом черёмухи. Микса уже совсем было собралась осторожненько спуститься к валуну, на котором она отбивала бельё, и вдруг потянуло её оглянуться. Оглянулась — вроде всё как всегда.
Колодец на месте и ручка ворота на верёвке. Стала спускаться — и увидела незнакомую девку.
Та сидела на мостике и что-то тихо говорила в телефон, поправляя тёмно-рыжую волну волос, падающих на лицо.
— Вы, чья деушко, а? Вы это кому тут звоните? — Миксаниха сгребла лежащие поверху выстираного белья мокрые трусы деда.
Нимфа оглянулась на раскрасневшуюся хозяйку хутора и быстрее затараторила в трубку.
— Пожди, не уходи...чё спрошу-та, — Миксаниха, сжимая труселя, стала подниматься вверх.
Но увы — созданье исчезло и мостик был пуст, только на брёвнышке осталась надпись из девяти цифр, которые Миксаниха и стёрла дедовыми трусами. Будет ещё дед голову ломать!
Вскоре Микса уже не удивлялась встречам то тут то там с соблазнительными юницами, дышашими ветрами и туманами, и рвущими стоячими сосками прозрачный маркизет.
И уже ничего и не спрашивала, а с прыжка норовила влепить тряпкой по физии и кричала вслед: " Вот я вас, всегдосуки! Вот только я увижу ещё раз тут!"
Были использованы фрагменты поэмы М.Ю. Лермонтова "Сашка", миниатюры "По БОрису" http://www.proza.ru/2011/02/09/482 и тема из "небольшого дополнения к "Мухе" http://www.proza.ru/2011/01/02/1482 деда Макара
Не ленись, брат, любить и не бойся страдать,
новый день с верой в завтрашний день начинать.
Если в Книге твоей — ни событий, ни пользы,
кто возьмёт её с полки , чтоб перечитать?
И когда, наконец, всегдосуки с загадочными взглядами богомоловых самиц уже не рисковали боле возникать в её владениях, решила однажды Микса, для "разогнать сомненья", пробежать по болотцу — вглубь, туда куда ушёл поутру Макар за свеженькой клюковкой.
У самого края болота, там, где не зная тропы, можно набрать воды за голенища, сидел, привалившись колесом спины к берёзке, выдра и курил самокрутку.
Микса по деревенской вежливости помахала выдру, однако выдра смотрел мимо и не ответил, а заплевав бычок, пристроил его в развилке ветки и, смешно запрыгав на перепончатых коротких лапах к бочагу, ушёл под воду и хвост за собой утянул.
Микса вдохнула запах дедовского самосада, хмыкнула и прибавила шагу по тропке, означеной красными тряпицами на кустиках ежеголовника и аира.
Идти было нескучно — весь болотный народец всплыл на поверхность и вытаращил на Миксу зенки. Иные, пугая Миксу размерами, таращили и из воды.
— Вона скоко вас тут квакает, да ползает — прямо бульон какой-то, — удивлялась Миксаниха, осторожно ставя ноги на скользкие слеги.
Солнышко, прежде незаметное на сером небе Зоны, вдруг, спохватившись, выскочило на голубую глубину и озолотило берега облаков и стволы сосен на поляне, выступившей из зарослей осоки; и сама поляна сверкала так, что Микса аж прищурила глаза.
Выйдя на краешек Микса от неожиданности застыла. Блистала не земля — блистал паркет. Дубовый, покрытый янтарным лаком паркет, ровный как зеркало. Да и зеркало было тут же. В два Миксаниных роста и длиной со стену её дома.
А вдоль зеркала тянулся турникет и стояли у перламутрового рояля, купавшегося в белой пене куста роз, две пары балеток платинового муара, от вида которых у Миксы зарябило в глазах и замутило где-то между ушами и резинками чулков.
Поплохело Миксе и опустилась она в кресло-качалку, рядом с мраморным столиком, ручку ослабелую восклавши промеж чугунной попельнычкой с дымяшимся чинарём и гранёным хрустальным стаканом с коричневой маслянистой жидкостью.
Кресло принялось качать девушку и ручка задвигалась по столу меж пепельницей и стаканом, как бы примеряясь, меньжуясь, как бы, как кошка в проёме.
Микса упёрлась ступнями в пол и охватила длинными пальцами стакан.
— М-м-м…Клинков. Десять лет выдержки… Десять лет! Это-ж какое терпенье нужно…М-м-м какая вкуснятина! — Микса затянулась чинариком, раз, другой, глотнула ещё, зажевав высыпавшейся на двойной лорнет клюковкой из живописно опрокинутого туесочка и, наклонившись вперёд, поднялась на ноги. Кресло закачалось с большей амплитудой.
Раздражение отступало в закрома души. На потом.
— Микса весёлым глазом глянула на качалку, — это он балерин в этом кресле что-ли употребляет? Хит`ро приспособил, даже жопой фуэты отмахивать не нужно — всё техника за тебя делает! Вот балетоман, сибарит, лохматые уши!
Она подошла к роялю, взяла партитуру — "Фредерик Шопен Вальс ре бемоль мажор op. 64 № 1 (собачий)" — ну чё, в тему! Как процесс-то отшлифовал! Эстэт-мирискуссник. Аки дромадер… Или кавалергард? — Микса ещё не полностью освоила культуру серебряного века и снова осерчала: «Нет, чтоб для дома, для семьи, для гармоничных отношений! Нет! Он лучше на болоте б*я*ство разведёт!».
Она огляделась вокруг, выискивая сопутствующие непотребства.
Ох уж эти Болота! Вот вспомни, сталкер, сколько раз, придя на хвостике синей полосы и на трети красной с работы, ты загружался на Болотах, снарядившись для порядку фортом и обрезиком и шлёпал по топям, шурша осокой, с пол-часика а то и часок, восстанавливая силы.
И уже потом, чувствуя, что на кухне плотнеет атмосфера и пузырьки воздуха, нагреваясь и увеличиваясь в объёме, поднимаются к поверхности, лопаясь с характерным звуком, вставал, потянувшись, и шёл слушать про то, что он принёс какую-то заразу из садика, или херовенькие отметки из школы или что нужно заносить саргу пацанам из универа или, или… или, если ты молод и только начал прохождение, что «у нас будет ребёнок».
И у тебя уже есть силы её обнять и сказать: «Какое счастье, моя дорогая! Давай поженимся.» Ну или: «Как я вам, завидую!» — по обстоятельствам.
Любил я тогда загрузить сохранку возле вышки у рыбацкой деревни, перед восходом, подняться наверх на площадку, оглядеться и стоять, принимая раскрываюшимся сердцем проявляющуюся на максимальных настройках при динамическом освещении красоту, и чувствовать освобождение.
И это ещё при текстурах — так себе, и при том, что и флора с фауной как мясное ассорти в привокзальном кабаке — никакие, а вот на Мододедовом болотце — как у енота в садике — чего и кого только нету!
Можно на одном месте пол-дня простоять. А текстура такая, что и тритон посмотрит куда лапу опустить.
Вот и Микса оглядела царящие вокруг покой, гармонию и совершенство сущего — и улеглось сердечко.
— Ладно, хрен старый, — решила Миксаниха,— что с вами, кобелями делать, если вы каждые пятнадцать минут о сексе фантазируете и предстательная у вас с мозгов тянется. Будем иметь то, что ввиду.
Дед Макар, меж тем, отдышавшись от скорой ходьбы и раздавив с выдрой за взаимопонимание и мужскую выручку пузырёчек истиносодержащей, всё-таки стремался.
Ясное дело, Микса далеко не дура… или и близко не дура? — парадоксальность могучего не раз доводила его до кряхтения над клавиатурой.
Вывернуться не выйдет, чувствовал дед. Не в этот раз. Даже если и отбрешешься на голубом глазу да на оскорблённом чувстве — то это до второго только приступа, а потом Микса начнёт осаду, отрежет снабжение, перекроет живительную влагу и разобъёт лагерь за пределами алькова.
Придётся рано-ли, поздно — изъязвлять плоть веригами и с бичеванием и мольбою сдаваться на милость. Хоть беги с хуторка.
— Нет, не личит мне… приму уже что пошлёт, — дед скрестил ладони на груди, опустил голову, вздохнул, стёр выкатившуюся слезу, ёбнул стакан и пошёл на реку стирать своё бельишко, не надеясь боле на Миксину благосклонность.
далі буде...
Отредактировано Абракадабр (2019-07-20 06:42:50)
