каноническое от Енота
Сталкер. МУХА. Диптих, основная часть.
Пусть Творец, будь Он благословен, пошлёт здоровье, избавит от болезней, продлит и наполнит годы всех участников и читателей этой небольшой репризы. Аминь.
Земляная насыпь вокруг избы осенью (а другой поры года в Зоне не бывает), да под вечер, была как всегда холодной, поэтому устраивались на ней по-разному.
Бывалые, нежа геморрой или простату — внизу на корточках, непроизвольно по орлиному сжимая пальцы в берцах.
Оторвы, подсунув под испод полы кожаных плащей, садились прямо так, жопой ближе к тёплой стенке. Чирей кость не берёт!
Завсегдатаи — Дикобраз и Енот этими проблемами особо не особачивались.
Дикобраз, воткнув в землю пару десятков седалищных игл, сидел на них, закинув нога на ногу. А Енот, при желании, имел такой кавказский акцент, что его волосяной покров позволял ему сидеть как угодно, где угодно и вообще не заглядывать в меню.
Сам хозяин восседал напротив завалинки на Старшом — так звали бюрера-мутанта, крестьянствовавшего на хуторе. Старшой в полуприседе с вытянутыми вперёд короткими толстыми ручками изображал кресло. Злые языки судачили, что он и унитаз представлять научен и даже с работающим бачком… Но — не нашего ума это дело…
Молчали. Или говорили так — в разминочку, поглядывая друг на друга, а больше на Енота, хитро щурившегося на поглядывающих через очки.
— Да… — сказал Енот — все повернулись и с надеждой уставились на млекопитающее.
— Вот, например, блоха — "pulex irritan"! — заявил рассказчик и скосил глаза, уставившись на блоху, выползшую на самый чёрный кончик его носа: — "Vulgaris", ясное дело! — блоха, оконфузившись, ретировалась.
— В-о-о-о-от, а вы говорите! — законстатировал сей факт Енот. — Блоха как баба, мех любит! — и хитрый зверь надолго замолчал.
Молчание мрачнело. Упоминание баб, меха и блох радости товариществу не принесло.
Енот стал демонстративно чесать пустой поллитрушкой желудочно-кишечный тракт. Запотрескивали искорки, атмосфера наэлектризовывалась. Дикобраз щёлкнул когтем иглу на шее у кадыка — та тенькнула.
— Вот! И я об этом! — поддержал его Енот. — Возьмём, пожалуй, вошь!
Дикобраз, согнувшись и надув живот, стал прилежно, но безрезультатно расчёсывать белые жёсткие ворсинки.
— Вошь, — назидательно произнёс Енот, — она в корень смотрит! Она любит не человечность, хоть бы и в дикобразе, а самоё человека, — и Енот, встав на цыпочки, бережно снял вошь с лысины хозяина.
— Тьфу ты! Срам-то какой! — тот соскочил с бюрера, брезгливо осматривая одежду.
Все отвели глаза, криво ухмыляясь. Послышалось жужжанье.
— Муха! — озвучил Енот.
— Млядь! Да будет ли этому конец? — хозяин достал из внутрикурточного пространства бутыль мутняка, стакан, налил и протянул Еноту. — Пей ужо, нервомот!
Енот благодарно двумя лапками принял мутное и благоговейно поглотил.
Все переглянулись, заулыбались и стали устраиваться поудобнее.
— Дык на чём я бишь? — Енот, блаженно улыбаясь, обвёл глазами завалинку.
— Муха! — выдохнули все разом.
— Муха? — Енот озадачено почесал затылок. — Да хоть бы и муха!
Енотов рассказ
— Сидел как-то раз прямо вот здесь, как вот вы сейчас, один сталкер. Только он был поддамши, — Енот поднял очи горе, какбэ вспоминая. — А мож и не поддамши, запаху-то я не помню, да и не мог он постоянно поддамши быть и ни с кем не делиться. Зона таких не любит. А его — любила. Сам не видел — за что, как говорят, купил, но люди видели.
Знакомый рассказывал:
«Иду, слышу:
— А ну, брысь, собачки! Не дам я вам дробовичка! И гранатку не дам! Вот колбаской поделюсь! — и лай, визг!
Выглянул — слепыши из-за полубатона рвут друг друга — шерсть летит! А этот стоит, смотрит и головой качает. Потом идёт прямо в амфитеатр, так сказать, поднимает колбасу — рвёт её на кусочки и поочерёдно собакам бросает. Те — ждут и в порядке очереди…» — тут знакомый, даже как-то смутился, зыркнул искоса, рукой махнул и больше об этом ни слова не сказал.
Пацан один его тут встретил, вспомнил — фартовый фраер, говорит. Хотели его с братвой попросить попрыгать , а тут как налетело мухвы — аж позакрывались плащами. Когда открылись — ни мух, ни его!
Нет. Наверно, всё же не поддамши. Просто не был он как все. Ну, сидим, достал я колбасу — а муха, конечно, тут как тут ! Ж-ж-ж-ж…Я уже её цапнуть сгруппировался, а он меня за лапу придержал: «Не надо, — говорит, — самим мало...». Взял кусочек и на травку положил. И всё! Больше я это насекомое в тот вечер и не видел! Стал я его потихонечку расспрашивать, что да как — и вот что оказалось, — Енот замолчал, вздохнул и красноречиво посмотрел на пузырь.
— И зачем таких енотов в Зону пускают? — заворчал хозяин. — И как такие еноты мимо блокпоста проползают? Трезвыми же не бывают. Млекопитающие, ядрёна вошь! На блокпосте такие же небось млекопитающие! — но с полстакана налил.
Енот одним махом проглотил дань, вытянулся, задрав морду вверх, и, переживая момент, ласково забормотал:
— Вот-вот-вот! Прошу — сюда, сюда, и вот в этот участочек пищеводика, пожалуйста... — он изгибался со страдальчески-сладостным выражением. — Так, так и сюда, сюда, пожалте — а во-о-от и желудок! — Енот опустился кулём на задницу, расслабился, уронил голову и испустил протяжный оргастический стон!
Это было уже слишком! Руки полезли за пазухи. На свет божий сталкеры извлекали чего только не:
— водочку «Казаки»;
— реактовку;
— СМД;
— какую-то вонючую дрянь.
Один дикобраз Алибабаевич ничего не извлёк. Он, скрючив и прижав одну лапку к груди, опустился на три запасные и забормотал что-то про несоответствие аутентичного ареала распространения вынужденному месту проживания, про пожары, поезда, внебрачных детей, снизу просительно-вопросительно заглядывая сапиенсам в глаза.
Нет! Судя по моторике, никто из хомусов не видел и не слышал Дикобраза. Никогда.
Иглы на нём встопорщились и застучали, в глазах загорелся огонь и с криком «Бе-бе-бе-бе-бе!» Дикобраз прогарцевал перед публикой, инстинктивно прижавшей к груди тару. В конце завалинки Дикобраз встал на задние, вытянулся и заорал на чистейшим немецком с сильным казахским акцентом:
— Solьdatn-ама! Ahtung? Ahtung-Mahtung!! Im Luft МУХА!! — и понёсся, с рёвом пикирующего штурмовика, подбрасывая зад и топорща иглы, вдоль завалинки уже за спинами, этаким радикальным многочленом.
После этой дикообразной выходки моральный ущерб на круг составил с литру не меньше. Хозяин тут же бросил взгляд на стол — бутыль вроде бы стояла на том же месте, и початок, как и раньше, был вогнан в горлышко на величину, исключающую внематочную. Но жидкость колыхалась, и заметно ниже. А Енот смотрел в глаза нагло, но уже неточно.
— Виртуозы, мля! — заорал Дед. — А ну, робя, на барельефы гроссмейстеров! Апстену!!
— Кто не любит братьев своих меньших — тот пидорас!!! — заорал Дикобраз. — В худшем смысле этого слова!
— А кто любит — тот зоофил, педофил и пидорас в лучшем смысле! — парировал Дед Макар
— Э-э-х, люди. Люди… Место вам на блюде! — Енот вытянул откуда-то из-за спины ржавый, но ещё очень большой гранатомёт и стал аргументировать им из стороны в сторону.
Помаленечку стабилизировалось.
— Продолжать? — угрюмо поинтересовался гранатометчик
— Я могу взять и наличными! — отозвался Дед.
— Ну тогда слушайте, жлобы, — Енот убрал ган и опять уютно уселся, поёрзав задницей. — Сталкер этот жил в Зоне одиночкой. На краю карьера. На отшибе. Что-то возделывал, кого-то доил, всё больше охотился и даже пробовал ловить псевдорыбу. И один раз таки поймал — рыбёшка была правда меньше мизинца, но он всё равно обрадовался. Живодёр.
В хижинке своей любил он долгими вечерами описывать свои настоящие, ну, и, псевдоприключения. «Медузы», подвешенные в разных местах, давали тёплый свет, к «электре», прижавшейся к задней стенке хижинки, был приделан стабилизатор, провода от которого уютно тянулись к розетке.
Снорки и зомбари обходили хижинку, делая большущий крюк.
Рассказывали, что пойманных зомбарей и снорков он привязывал и читал им свои рассказы. Тогда с отшиба раздавался душераздирающий вой и вопли.
Сталкеры, слушая аудиоряд, неумело крестились и гадали: «Очерк, кубыть! Рвано воют…» — «Не… Слышь — провизг пошёл жалостный какой! — наверно на повесть замахнулся!»…
И вот в один из вечеров сидел он за столом и окуная перо в чернильницу — он именно так черпал вдохновение — писал Нечто. И тут, видимо привлечённая псевдозапахом рыбёшки, вялившейся на стенке, в хижину влетела муха.
— Тайм- аут... — Енот остановил повествование.
— Не-не-не!!! — Дикобраз замахал лапками. — Продолжай, продолжай, мы слушаем!
Но было поздно.
— А где водка?! — один из гавриков, тот, кто сидел поближе к Дикобразу, поднял пустую бутылку «Козаков». — Братан? — он повернулся к сидящему рядом кенту.
Выражение лиц, с которыми они всматривались друг в друга, взаимоотражалось, усиливаясь крещендо, сделав их практически близнецами.
— Чисто дети малые... — пробормотал Дикобраз, и, встав, потихонечку пошёл к выходу.
Впрочем, уже через шесть секунд он мчался галопом — а за ним с руганью и матом неслись близнецы
— Я больше не бу..! — вопило галопирующее. — Meine ehrliche Word!
— Ща мы те, сцуко, повырываем и обратно вставим! — оппонировали правозащитники
— Дяденьки, пощадите! — вопил Дикобраз, притормаживая и выдерживая необходимую дистанцию по пути к пенёчку, росшему неподалёку на краю леса.
Пенёчек был невелик, но и не мал, а как раз подходил для того, чтобы под ним спрятать, завернутый в чистую тряпицу, которую дед Макар называл в своё время наволочкой, любовно смазанный аккуратными дикобразовыми лапками «отбойничек». Модифицированный с немецкой педантичность и заряженный с казахским человеколюбием: патронами с рубленными гвоздями. Пятёрочкой.
— Ставлю сто против одного на Алибабаича. С первого-же выстрела! — Енот протянул пятерню Макару: — Разбивай, Старшой .
У деда от осознанья происходящего лысина вспотела до задницы.
— Вы мне тут чего творите, мутанты головожопые!!! — зашипел Дед. — Эй, мужики! Вот ваша бутылка, нашлась! — он вскочил, размахивая поллитрой.
Вернулись. Сели.
— Проперделись ? — поинтересовался рассказчик. — Нужное дело… Муха была большая, если вы понимаете что я имею в виду, когда говорю: — Большая Муха, — Енот облизнулся. — И сталкер, конечно, сразу подумал — интересно, а какую рыбу можно поймать на такую муху? Наверно — Очень Большую Рыбу! Наверное, моя рыбка не смогла бы её даже проглотить… Или смогла бы? Он перевёл несколько раз взгляд с мухи на рыбку, которая от этих взглядов, казалось, съёжилась ещё больше, но так ничего и не решил. Тогда он решил вжиться в образ маленькой псевдорыбки — положил голову на стол и стал открывать и закрывать рот, представляя, что это маленький рот маленькой псевдорыбки. Он так вжился в образ, что стал помогать себе плавниками и уже совсем было подобрался к мухе, но будучи долгое время вне воды — уснул.
Енот закрыл глаза и продолжил:
— Ему снились солнечные зайчике на граните. Лениво пошевеливая плавниками, он плыл вдоль солнечной, согретой стороны карьера. В животе урчало. Хотелось жрать. Собственно, весь он представлял собой одно огромное желание жрать, чудом втиснутое в такое маленькое скользкое тельце.
Казалось, это желание излучается из чёрной дыры, принявшей вид маленькой псевдорыбки и поглотившей уже целые вселенные, голод сжирал их — и рос, рос. Ничто в мире не могло провалиться в это желание и заполнить его. Ничто кроме мухи. Мухи, висевшей прямо перед носом, мухи — чуда, мухи, живущей в воде. Хвост ударил — челюсти захлопнулись и невыносимая боль, пробив нёбо, парализовала его и заполнила голод. Сталкер, дёрнув головой, проснулся.
Муха сидела на чернильнице, тёрла передние лапки, жуззззжала и он вспомнил по ассоциации жжжжену. Удивляться тут нечему. Он был в Зоне уже больше полугода, и, на что бы он не смотрел и о чём бы не думал, он вспоминал жену.
Они с женой были идеальной парой. Она до этих пор верила ему совершенно и всё ещё трогательно просила его выбивать ковёр сначала с обратной стороны, а уж потом ворсом, а он до сих пор мучился от того, что и в этот раз этого не сделал...
Они даже вместе рука об руку катались на велосипедах, вызывая раздражённое ворчанье старух — вот ведь молодёжь пошла, совсем стыд потеряли ..!
Недавно, отмечая полгода в разлуке, он решил сварить себе борщ, как варила она — вынул из капкана свеколку, отрезал кусочек морковки, сняв предварительно кору (она в пищу не годилась), взял дробовик и настрелял фасоли. Вздохнул, но делать нечего — какой борщ без капусты?— пошёл, сорвал пару листов, получив как всегда по морде. Как раз поспели помидоры — три огромных красавца лежали на земле, огороженные небольшим тыном.
Он поставил под навесом во дворе на печку кастрюльку, выгреб в неё баночку тушёнки, разжёг дрова и принялся колдовать.
Когда красное, неимоверно пахнущее варево было готово, он отнёс его в хижину, взял пистолет и, закрыв дверь, пошёл прогуляться — чтоб не мучиться, пока борщ остынет.
А придя с прогулки он увидел, что кастрюлька, которую он оставил на столе, пустая.
— Убью! — подумал сталкер, выхватив пистолет — и весь мир испуганно замер.
Замер так, как будто это он хлебал из сталкерской кастрюльки. Даже листья на деревьях в окошке застыли.
— Да это же всё ненастоящее, игры сознания, псевдомир… — подумал сталкер и волосы на его голове зашевелились. И под это шевеление попробовал замаскироваться звучок сзади снизу справа.
Сталкер, представляя из себя с пистолем какбэ одно целое, резко повернулся и обнаружил застывшего со скошенными ему в левый зрачок глазами, в неестественной позе с двумя поднятыми диагонально лапками дикобраза.
— Я тебе кажусь... — прошептал дикобраз, — …говорящих шёпотом дикобразов не бывает…
Сталкер снял предохранитель...
— Не стреляй, солдатик! — запричитал дикобраз. — Тебе ж самому потом на свечку тратиться! — и сел, не закончив шага. А сев, заплакал, растирая слёзы по измазанной мордочке и смывая остатки борща.
— Что такое? Чего ревёшь? — сталкер пытался оставаться адекватным. Но ситуация уже пошла раскачиваться.
— Вот он... Обидел! — дикобраз протянул худенькую лапку, указывая сухим длинным перстом назад за спину сталкера.
Ещё раз оборачиваться сталкеру не хотелось — чувствовал он, что не к добру это будет — но стоять дуриком напротив шмыгающего носом говорящего дикобраза — знобило.
Сталкер медленно обернулся и увидел на столе енота с гранатомётом.
— Ты эта…
— Я ЭТОТ! — зло заорал енот. — Па-а-берегись!!! — и прыгнул, целясь сталкеру в грудь задними лапами
— …Собаку надо завести, о-т-такую! — уныло подумал сталкер, падая через прижавшегося к ногам сзади дикобраза.
Вставать с пола не хотелось…Паскудно было на душе…
В окно заглянула глазастая лысина.
— Щас про этих спрашивать будет! — подумал сталкер.
— Тут это… Никого не было? — на лице лысины ниже глаз была повязка, на которой имелась надпись «Йа — повязочга!!!». Ниже повязочки вились дреды, вплетаясь в висящий на груди череп с сообщением — «Йа модегатогчег!!!»
— Вижу — были! Опять мародёрствовали, — Борода вздохнул. — Водка на месте?
— Я не пью водку, пиво только, — ответил сталкер.
— Ну, тогда не придут больше, — обнадёжил Борода. — Ты полежи, полежи, не вставай! — Борода выложил на стол пяток банок с консервами, аптечку, бинт, четыре бутылки водки и объяснил сталкеру: — Это компенсация какбэ. В возмущение ущерба.
— Так не пью же я…
— А вдруг опять они прибегут, а у тебя и выпить нечего, — вздохнул гость. — Что им без толку по Зоне бегать?
— …Да, вот ещё что, — Борода обернулся уже в дверях. — Собаку не заводи! Не стоит. От них не поможет. Ещё плохому научат... — и тихонько прикрыл дверь.
