— Пересеклись в день недобрый в Зоне тропинки двух сталкеров — одиночки и военсталка.

  Встретились ребята в месте ближнем, не опасном.

  Шёл солдат из расположения под мост — на сменку, а одиночка у деревеньки бродил.
  Выброс отгремел ночью — вот и проверял молодой окрестности — вдруг да свезёт...
Что-б не подбросить Зоне молодому сталкеру на разжив арт немудрёный. У неё их немеряно,
а новичку — целое состояние.

  Совсем эти двое зелёными пацанами были. Встретиться им за периметром — может и друзьями
бы стали... А в Зоне всякий встреченный — враг, пока не разобрался.
  Это-то им старшие крепко вдолбили, а вот как вести себя по-уму — не обучили...А может и
рассказывали, да они не услышали.

  Хоть нас теперь взять. Вот сидят походившие у костерка и рассказывают бывальщины — молодым
в назидание. Ну и ты садись рядом, подвинемся, — слушай, мотай на ус...Вот где сейчас молодёжь?
— брюхо набили на ночь — и спать. Многие у костра остались? — то-то...

  — Да...были бы ребята поопытней — разминулись бы; а у этих — не получилось. Одиночка
проворней оказался и полетела душа солдатская к Монолиту.

  — Страшно стало сталкеру — первый раз у человека жизнь забрал, а делать нечего — нужно идти тело
тёплое обшаривать.

   Достались ему Ксюха, ПМ, патроны к ним, бинтов три упаковки, водки три бутылки, колбасы две палки,
консервов четыре штуки — видно под мост военным нёс, да буханка хлеба.

  Забрал сталкер трофеи, а буханку не стал брать — и засунуть некуда — набит рюкзачок, и есть не хотелось,
да и у самого было.

  Поднялся сталкер на ноги, взглянул на убитого последний раз — а у того голова вывернута, лицо
запрокинуто и струйка красная из угла рта — к уху и по шее да по подворотничку белому — на траву.

  Глаза голубые распахнуты — в небо смотрят с удивлением, как будто первый раз небо увидели.

  Вывернуло тут нутро у молодого, до желчи вывернуло. Сердце заколотилось от жути. Мелькнула мысль
— веки бы закрыть убитому, да кто-ж в Зоне убив, веки закрывает? — и прикоснуться боязно; попятился он
и бросился от того места со всех ног.

  — Темнело уже; добежал сталкер до деревеньки, забился на чердак хатынки крайней, жахнул пол-бутылки,
повалился на матрас — и забылся от всего, как сознание потерял.

  А среди ночи как толкнул кто — разлепил глаза парень — Луна в прореху крыши смотрит. Жёлтая, огромная
— в две шиферины сорванные не помещается и вроде есть кто в углу чёрном, что у лестницы. Вроде —
прячется кто, на свет не показывается.

  Закаменел сталкер, пошевельнуться не может.

  И тут заговорил тот, кто в углу стоял:
  — Где ты сталкер? Не вижу тебя. Знаю — тут ты, а увидеть не могу. Луну вижу, а тебя не вижу.
Не могу голову повернуть

  — Что же ты буханочку мою не взял, хлебом моим побрезговал...
  — Забери, сталкер, буханочку. Свежая, тёплая ещё. Я её на смену берёг. Не ел весь день...
  — Где ты здесь, сталкер? Не молчи...

  И зашевелилась темнота, вышел на ногах негнущихся солдат, голова вывернута, лицо
запрокинуто, глаза блестящие на Луну смотрят не отрываясь, руки к груди буханку хлеба
прижимают.

  —...Ну и фантазия у вас, бывалых! Прямо мистика! — молодой сталкер передёрнулся всем телом
и протянул к огню похолодевшие ладони, — это ты, Барин нас так постращать решил, чтобы мы
в одиночку не шлялись? да?
  — Представляю, какие страсти вы там у себя на Баре травите!

  — Это точно, — улыбнулся рассказчик, — если без фантазии, то на Баре и слушать тебя никто не
будет! Мозговой штурм называется. Моделирование ситуации. Такого наслушаешься, что аж яйца
в пах прячутся. Но эту вот историю на Баре никто не рассказывает.

  — Почему?

  — А потому, что никто её толком не знает. Слухи только ходят. А фантазировать на эту тему парни
остерегаются. Я вот, ты думаешь, рассказать про буханочку пришёл? Нет — я про неё послушать
пришёл, — сталкер, опершись на руку, полуобернулся к стоящему у бочек возле стены Фанату.

  — Что Фанат, расскажешь как оно было? Только без фантазий — видишь народ какой серьёзный
собрался.

  Немолодой сталкер закинул за спину автомат, подошёл к костру и вдруг, с неожиданной гибкостью
сел в позу лотоса на освободившееся для него место.

  — Издалека, Барин, ты пришёл послушать. Наверное не просто так. Плесните-ка на донышко...
— хватит, хватит, — Фанат поднял кружку, останавливая щедро льющююяся струю.

  — Без этого дела и не расскажешь, а баловаться ни к чему, — Фанат, не дожидаясь никого, выпил и закурил,
собираясь с мыслями.

  Народ затих — только костерок потрескивал свежеспиленными дровишками. Барин подбросил полешко и
пригоршня искр взметнулась, затухая, в черноту ночи.

  — Сейчас можно позволить себе и выпить чутка, — заговорил Фанат, — нонеча не то что давеча, — хмыкнул.

  — А тогда времена были другие. Былинные. Не доисторические — Шрамовые. Того времени я не застал.
Шли времена Меченого.

  Много тогда узнали о Зоне, о мутантах, о экспериментах, что люди в зелёных халатах проводили. Во имя
светлого прошлого.

  Открылись пути. На Радар, к Припяти. И Зона как взбесилась.

  Выбросы пошли один за другим...Аж тут, на Кордоне трясло. Артефакты стали появляться, что много,
что разные, новые — раньше и не слыхали о таких.

  И народ как с цепи сорвался. Пропадали без счёту. Такое мочилово началось — большие деньги мозги
вышибают не хуже выброса.

  Появился тогда на Кордоне новый начальник. Полковник Калязин. До него сюда вояк его ранга не загнать
было. Связи большие за Периметром имел и в Зону сам, по своей воле пришёл.

  Хваткий был мужик. Сразу стал лапу свою Зоне под юбку тянуть. Я как услышал, что он своих бойцов данью
обложил — с рядового один арт в месяц, у кого звёздочек побольше — соответственно — сразу понял: будут у
нас с ним проблемы.

   Потом уже узнали, когда Зона ему руки оторвала, что успел уже он ими и Припять помацать.
И бандюкам и  наёмникам платил, чтобы самому не светиться — когда конкурентов прижать надо было.

  Наши торговцы, уж на что шкуры пропаленые, а тоже не сразу поняли что происходит.

  — Но тогда Калязин только разворачивался, только зубы скалить начал.
   Новичков, кто в Зону пробирался — выжимал как канарейку, заложников у себя оставлял. Не принесёшь денег
— можешь за упокой свечку ставить.

  Это я вам рассказываю, чтобы вы понимали какая тут на то время мясорубка крутилась, какой был беспредел.
  В то время все нормальные парни чтобы выжить крепко друг за друга держались. Всегда за кровь кровью
плату брали.

  И вот прилетело мне на те поры на Свалке пара маслин от пацанвы.
  Не на убой, но — много не навоюешь. И выцепил меня Волк со Свалки на Кордон — себе на смену, — Фанат вздохнул
и потянул сигарету.

  — Давай за упокой, — Барин протянул бутылку.

  — За него не буду за упокой. Разное я слышал... Фантазии, как ребята говорят. Давай просто за тех, кто не дошёл,
— Фанат выпил, закурил, выдохнул дым и продолжил.

  — Паренёк этот, о котором Барин рассказывал, на то время уже здесь потихонечку осваивался.

  На мутантов охотился и за мостом уже побывал. Не один, конечно. И вправду — шустрый. На оружии помешан был.
Стрелял из ПМ, из калаша мастерски. Сидор ему для практики патроны подкидывал. Говорил Волк, что Сидорыч сам
его в Зону и определил.

  Отремонтировать, собрать из убитых стволов годный, довести, пристрелять мог как следует — хорошие у парня руки
были, да и голова тоже работала.

  Главное — Зона его приняла. Вернутся ребята из ходки — у него больше трофеев чем у остальных. Хвосты, копыта
— понятно. Снайпер. Мутантов в голову стрелял, не мучил, плоть кромсая, как один персонаж говорит. Кабана — с
пол-обоймы. На собачку — иногда и одного точного выстрела хватало.

  Ну и они отблагодарят — хвостом годным, копытом тройным. А он ещё и арт несёт Сидору. Какие тут арты, казалось
бы, уже — всё исхожено. Разве что после выброса. А для него выкатится. Поднимет втихую, чтоб зависть не будить —
и благодетелю своему тащит.

  И берегла его Зона. Как-то тормознул его отморозок у кабанского лежбища:
  — Артефакты, бабки давай!— а он стоит, улыбается. У бандюка аж яйца от кипятка потрескались.
  — Чего лыбишься, падла, — орёт, — Бабки гони-на, а-то отстрелю башку нахер!

  — Не,— говорит сталкер, — не успеешь. — Ах ты, бля! — выстрелил бандюган, но уже неприцельно.
Трудно прицельно выстрелить в полёте, да с клыком в заднице.

  Ещё случай был. Послал Сидор его с ещё одним пареньком товар принять. Да не всё учёл —
попали ребята. Товарища грохнули бандиты, а его увели. Сами бы мы не отбили — половину
хлопцев пришлось бы на Локомотиве положить.

  И надо же такому случиться — Сам как нарочно и нарисовался. Меченый Стрелок. Сидор его на
выручку и отправил.

  Радости по-первах на Локомотиве не было границ, возгласов весёлых; ещё бы — фраер сам
колёса прикатил! Только недолго музыка играла, недолго танцевал фраер. Зато с огоньком!
Так что на бис некому уже и вызывать было.

Петруха потом говорил, — если бы сам не видел, никогда бы не поверил!
И вернулся наш Шустрый цел и невредим. Неделю потом от стрессу отсыпался.

  — А Меченый, уходя, наказал Волку приглядывать за парнем особо — чтоб не шустрил неподелу.

   Ну, при Волке засранец этот не самовольничал — у Волка с этим строго было — сходу в рыло, а я
по-первах миндальничал. Да и слабоват был после ранений. Ще не оклыгав.
  ...Приглядишь за ним...Поспать тоже нужно.

  Вот и ушёл он в тот день сам, не спросясь. За буханочкой, как оказалось. Утром сели чайку
попить, а его нет. У меня сразу в жопе глисты зашевелились — и точно, вышел на связь ближе к
вечеру Калязин. Сами понимаете — стоим рядышком, всякое бывает. Есть связь, конечно.

  — У тебя, спрашивает, все на месте, никто к мосту не ходил?
  — Нет, говорю, — а что тут сказать... Случилось что? — спрашиваю.

  — Случилось. Послал я бойца к мосту. Не дошёл он.
  — Не видели,— говорю, — мои парни твоего бойца. Если б возле деревеньки что случилось с ним
— дежурный бы засёк, с тоннеля ребята ничего не передавали, с бугра Петруха связывался — тоже
ничего не сообщил.
   Значит, или у заставы что-то с воином стряслось, — так вы бы слышали. Или он с маршрута ушёл,
— так это вообще не наши проблемы.

  У нас на то время, ещё Волк с бывшим полканом маршруты определили — чтобы не пересекаться.
  И вояки топали себе без проблем по правой стороне дороги мимо наших постов без особых
приключений.

  А Калязин уже на третий день, как заставу принял, наехал, — зверьё, дескать; не хочет людьми
рисковать, значит.
   Давай, — говорит, от деревеньки к тоннелю под дорогой по вашей стороне пусть идут, а там уже
по дороге к мосту.

  Хотел,значит, и за нами приглядывать, а главное, — чтоб артефакты у аномалий перехватывать.
Я, конечно — наотрез.

  — Смотри, — говорит, — тогда, раз ты без понимания, цена за переход будет вдвое. Сошлись на
полуторной.

  Но всё равно видели военных и на нашей стороне, но чтобы мы не возникали — стал он вертушку
по кругу пускать. А летуны на открытой частоте разговорчики гнилые вести — страху нагонять.

  И при Волке летали и трепались не по делу. Но редко... — так, сноровку не потерять, да пропердеться.
А у Калязина всё серьёзно стало. Иногда даже и отстреливалась вертушка за мостом. Вобщем — начал
поддавливать.

  Вот и в тот раз сказал мне Калязин, — Смотри, чтобы мои проблемы нашими не стали, — и оборвал связь.

  Й розпочалысь у клюби танци.

  …— Хлопцы сели вечерять, а мне не до еды. Шустрый, сучонок, не объявляется. Идти шукать его на ночь
глядя — дурная затея. Такое зло меня взяло — покалечу, думаю, пусть только вернётся.

  На одном месте стоять не могу — хожу по деревеньке из конца в конец. Парни у костра притихли,
понимают — дрянь дело. Вертушка над деревней прошла. Прямо по-над деревьями. Прожекторами
вдарила — и ушла к мосту.

  Луна — никогда такой огромной не видел. Огромная и красная, как кровавая. Уже все разошлись;
никого у костра не осталось. Знаю — не спят. Просто с глаз убрались.

  Хожу. Тихо. Мёртвая тишина. И вдруг от крайней хатынки жалобный стон, потом крик, протяжный,
жуткий. Я — туда. Дежурный уже у крыльца стоит; вижу — боится.

  — Жди здесь, говорю. Предохранитель снял, вхожу. Вроде притихло — и опять стон с чердака.

  — Шустрый, — позвал, — Шустрый! — и к лестнице, ксюху в плечо вверх стволом упёр, поднимаюсь.

  — Кто это, кто? — голос Шустрого, — кто это?
  — Это я, — говорю, — Фанат; ты один там?

   ...Молчание.

  — Сейчас я поднимусь, ствол убери, — говорю, — понял меня?
  — Понял, — отвечает.

  Голову над лазом поднял, гляжу. Сидит в углу. В автомат вцепился.
   — Давай спускайся, — говорю.
   Спустился. Трясётся весь. Глаза безумные.
   — Убил? — спрашиваю.

  — Не хотел я, — заикается, зубы стучат. Отлегло от сердца зло на него. Вспомнил я своего
первого, приобнял его за плечи, — Ничего, сынок, ничего. Он тебя тоже мог убить, — вроде обмяк
Шустрый; пошли к выходу, а там уже народ собрался.

  — Отведите его, пусть проспится, стакан налейте. Все вопросы потом, — повели парни Шустрого.

  Поднялся я на чердак. Лежит АКМ, рюкзачок набитый. Глянул рюкзачок; ну что... что
было то и забрал. Сработала, значит сталкерская повадка.
  — Переживёт,— думаю.

  Ещё не светало, поднял я Шустрого. Рассказал он где пересеклись, как всё было.
Как потом до деревеньки добежал. "Всё?" — спрашиваю, — "Всё",— отвечает.

  Поднял я ещё двоих, кто поопытней был и отправил с Шустрым на место. Хотел
Шустрого придержать, те двое бы и сами справились, но он так посмотрел, что понял я
— не удержу.

  — Тело уберите, — приказал им, — чтобы не было тела. Порежьте на куски и в аномалию
закиньте. Чтоб ничего, ни тряпки не осталось.

  Ушли. Петруху вызвал — " Я там парней к амбару отправил. Солдат пропал — искать
будут. Калязин думает — мы его грохнули. Помочь нужно будет парням, помочь, понял?"

  — Не хоботись, бугор, — хохмит Петруха, — не вчера родился. Всё сделаем чики-брики.
Ты не стремайся особо, бугор. Нехер им заповеди нарушать.

  — Какие ещё заповеди, — спрашиваю
  — Да не ебётся муха на хлопушке! — ржёт. Разведчик, хуле, нахватался от блатных;
Волчий ещё кадр.

  Засерело. Бэха по дороге до туннеля проурчала. С брони отделение скатилось,
в цепь растянулось и обратно к казармам двинуло. Калязин вылез по пояс с биноклем.
На кабаньем — очереди застучали. Вертуха по нашей стороне пошла.

  Мои по деревеньке рассредоточились — мало ли...

  А тут Петруха вышел на связь. — Нет ничего, бугор, — докладывает, — никакого тела.
Расстройство одно. Опять Кулакову трахать!

  — Ну, — думаю, — справились. А это он шифруется на случай если перехватывает Калязин
переговоры. Техника-то , наверняка, есть.

  — Возвращайтесь в деревню. Ты тоже, — лишний ствол сейчас не помешает, думаю.

  Ещё пара часов прошла, тронулась бэха обратно. У деревни остановилась. Вышел я
на дорогу.

  — Не нашли? — Калязин смотрел спокойно, но я еле взгляд его выдержал . Рыло-то в пуху.
  — Ничего...может быть бандюки...Вы, я понял, тоже не нашли. Значит ушёл он с маршрута.
Кто ему виноват. Может дезертировал он.

  — Везде смотрели? — взгляд его похолодел, аж озноб по спине прошёл. И понял я,
что прокололся.
  — Или только амбар облазили? Где ещё телу быть, только в амбаре, правильно?
— наклонился ко мне Калязин, — Слушай меня теперь внимательно. Если бы он с маршрута
ушёл, то ответил бы. Передо мной. Как положено. А я — перед тобой.

  — А за кровь солдатскую, теперь отвечать придётся тебе — сука, — пальцем ткнул,
— и сучатам твоим.

  Бэха взревела и двинулась к блок-посту.

  А я стою столбом, смотрю вслед, а в башке крутится: "Всё. Ведро котятам."

  — Постоял и побрёл обратно. Сумный, нэвэсэлый. Как будто по костям разобранный.

  Мысли бегают: «Нахера оно мне всё сдалось. Жил без проблем. Почему именно мне
Волк на шею это коромысло повесил? С вёдрами, полными дерьма…». Иду, понурясь.

  Смотрю — мальчишки мест своих не покидают, на мордахах — решимость и даже удаль
светится.

  — Отбой тревоги, пацаны, — командую.

  Сошлись. «Ну, командир, — Петруха говорит, — отчаянная у тебя тут публика собралась.
И покемона на бэхе не испугались». Тут, канеш, загалдели все...

  Головорезы, мля... А у меня аж слёзы выступили «Нет, падла, — думаю, — хер тебе,
а не пацанов моих!»; ПДА задёргался — гляжу — Сидор на связи.

  Спустился в бункер; сидит старый хрыч, в глаза не смотрит. За кадра своего-ж
невдобняк…

  — Ты это, — карандаша в пальцах крутит, — держи хвост пистолетом. Разрулим.
Не только у этого полкана связи есть. Кое у кого и покруче будут. Какие арты он
тут на Кордоне имеет? Ну скупают солдатики ерунду — вон на «кровь камня» и на
«медузы» всякие цена даже подросла. Знаю, сдают парни воинам всякую фигню за
патроны стыренные, за балабасы домашние.

  — Да и хер с ними. А вот настоящие артефакты никто ему на Кордон не потянет. А там,
— Сидорыч потыкал карандашом вверх, — там людям уважаемым жирный арт нужен,
чтоб и наука крутилась, и хер стоял, и мозги шевелились. Так-то.

  — Нахрапом он сюда не полезет, Калязин. Не дадут ему. А вот подляны ждать от
него можно. И нужно.

  — Готовься, Фанат. Будет подляна, обязательно будет. Наверху тоже не Коперники
с Ботвинниками сидят.
  — А он, полкан твой, игрок азартный. Нарыл я на него много интересного. И много
непонятного тоже. Поэтому — будь начеку. И пусть парни твои заходят по-одному.

   Посмотрим, что у них за стволы, за снаряга… В счёт будущих хабаров. Шустрого
посажу — пусть пашет. Отрабатывает должок. Может за пару лет управится».

  Ну, после этого разговора попустило меня маленько. Парни подсобрались, к Сидору
по-одному потянулись. Куртками кольчужными, брониками важничают, калаши, гадюки,
форты чистят, смазывают. Боевой дух поднялся — аж очи выидае.

  Шустрый с Петрухой подходят.
— Голяк, бугор, — Петруха докладывает, — нет тела. Кровь есть, земля мокрая там где
Шустрый и показал. Следы собачьи. А тела нет. Если бы уволокли куда — нашли бы
по полосе. Всё вокруг облазили. Вертушка раза три проходила. И на лыжи встать он
не мог — много крови потерял; а тела нет.

  — Да куда оно могло деваться?
  — Его знает хер! — ржёт, а взгляд тревожный, — Зона. Отчуждения. Не знаю, командир.
Не нравится мне это.

  — К Сидору зайдите, — отправил их в бункер, а у самого чувство такое паршивое,
будто я козявка под микроскопом, прямо чувствую взгляд. Отовсюду. Говорили бывалые
— Зона заметила…

  — Щас, мужики, — поднялся Фанат, — как вспомню, всегда на отлив тянет.

  Ждали молча; поёживались. Вернулся Фанат.

  — И точно вам говорю, Зона — баба. Женский взгляд, изучающий. Прямо в требуху смотрит.
А с бабами у меня по-жизни не складывалось…— усмехнулся Фанат горько.

  — А ночью опять заорал Шустрый. Выволок я его из подвала, где он с пацанами дрых
— «Давай, — говорю, раз такая муть поднимается, излагай».

  И рассказал он мне о первом явлении, рассказал и о втором:

  — Проснулся — нет никого рядом в подвале. Всё в свете сером, как в склепе...

  Сердце бухает, трясусь, а солдат уже у входа стоит, буханку к груди прижимает.

  Говорит мне с упрёком: — «Зачем ты людей с собой привёл? Не нужно было. Ушёл я; тебя ждал.
Одного. Для тебя буханочку сберег. Иди ко мне, забери, не вижу я тебя, где ты?» — вытянул руку
и по сторонам водит, а потом ко мне пошёл. Я закричал — а тут ты.